Я не Пань Цзиньлянь

Вечером следующего дня мэр Ма Вэньбинь пригласил Ли Сюэлянь в сельскую харчевню «Баранья похлебка». Эта харчевня находилась на западном конце села Гуайваньчжэнь. Обычно замызганная и обшарпанная, сегодня она вдруг преобразилась. то есть еще утром харчевня была грязной, а вечером стала чистой. Здесь вымели полы, промыли с кипятком столы, заклеили газетами несколько дыр на потолке, а на кухне прошлись по всем уголкам и отскребли скопившийся от времени жир. После такой генеральной уборки в этом заведении под названием «Баранья похлебка» стало намного светлее. Слева от харчевни обычно стоял уличный лоток, где продавали баранью требуху. Утром он еще работал, а после обеда сельского старосту Лай Сяомао попросили его убрать. Лао Юя, который вырывал зубы, а заодно держал лоток всякой всячины справа от харчевни, также при участии Лай Сяомао к вечеру прогнали. Освободившаяся перед входом территория сразу стала намного обширнее. Среди приглашенных на обед мэра с Ли Сюэлянь значились начальник секретариата, начальник уезда Чжэн Чжун и председатель суда Ван Гундао. Был заказан стол на пятерых человек. Всех остальных сопровождающих лиц из городской и уездной управ, а также из суда Лай Сяомао разместил в столовой сельской управы. Это было сделано для того, чтобы не напугать Ли Сюэлянь масштабом мероприятия. Когда встал вопрос, кого послать к Ли Сюэлянь, чтобы пригласить ее на обед, начальник уезда Чжэн Чжун не на шутку задумался. Ведь вместе с Ван Гундао он только что общался с Ли Сюэлянь и теперь не осмеливался приставать к ней снова. Тогда Чжэн Чжун перевалил эту ношу на сельского старосту Лай Сяомао. Лай Сяомао в этом году исполнялось сорок с лишним лет. Это был толстяк-коротышка, речь которого изобиловала непристойностями. в поддатом состоянии он запросто мог ввязаться в драку. Будучи пьяным, он садился в свою «Сантану 3000» позади водителя и указывал тому, куда ехать. при большой скорости он начинал волноваться, замахивался и давал водителю затрещину:

— Мать твою, у тебя что, отец помер, куда так несешься, словно на похороны?

Если же ехали медленно, он тоже проявлял недовольство, и снова давал водителю затрещину:

— Мать твою, ты что, отца своего везешь? Нормальную машину ведешь точно ослиную упряжку.

Он сменил уже пятерых водителей. в сельской управе работало больше сорока человек, и среди них не было ни одного, кого бы он не обругал. в село входило более двадцати деревень, и среди их двадцати с лишним глав не было ни одного, которого бы он не пнул. Однако Лай Сяомао уже пять лет находился на посту сельского старосты, но от Ли Сюэлянь из деревни в предместьях села Гуайваньчжэнь, которая ежегодно подавала свои жалобы, он держался на почтительном расстоянии. Из-за жалоб Ли Сюэлянь на ежегодном уездном собрании в конце года село Гуайваньчжэнь всегда критиковали, предъявляя, что «государственная программа по поддержанию стабильности» там не выполняется, поэтому его нельзя причислить к разряду передовых. Возвращаясь после таких собраний, Лай Сяомао объяснял всем местным чиновникам, что они могут пожертвовать званием передового села, но не могут запретить Ли Сюэлянь подавать жалобы. Поскольку Ли Сюэлянь обращалась сразу в высшие инстанции, то, потакая ей, сами они оставались в стороне от неприятностей. Если же они начнут ей препятствовать, перекрывая доступ наверх, то сами окажутся под ее ударом. в таких случаях Лай Сяомао говорил:

— Поскольку мы работаем в селе под названием Гуайваньчжэнь, что значит Извилистое, то соответственно должны уметь изворачиваться.

Кто бы мог подумать, что обычно резкий Лай Сяомао может быть сама деликатность. и сейчас, когда Чжэн Чжун отправил его приглашать Ли Сюэлянь в ресторан, Лай Сяомао, как бы ему этого не хотелось, все-таки не мог отказаться. Лай Сяомао, который всегда поносил людей при первой встрече и не стеснялся поднять на человека руку, увидев Ли Сюэлянь, вдруг расплылся в улыбке и назвал «тетушкой». Ли Сюэлянь даже несколько смутилась. с чего это одна ее жалоба привлекла столько родственничков?

— Староста Лай, меня то председатель суда Ван старшей сестрицей кличет, то ты в близкие родственники набиваешься, называя тетушкой. Прямо мурашки по коже.

Лай Сяомао выпучил глаза:

— Судья Ван кличет тебя «сестрицей» за просто так. а вот у меня имеются все основания называть тебя «тетушкой», и все из-за моей бабушки. Я тебе растолкую. Моя мать родом из деревеньки Яньцзячжуан, а ее старший брат, то бишь мой дядя, женился на племяннице Лао Чая из деревеньки Чайцзячжуан…

Он начал загибать свои толстые пальцы, перечисляя родственников, но Ли Сюэлянь его прервала:

— Староста Лай, давай не будем ходить вокруг да около. Что там у тебя? Если пришел говорить о жалобе, тогда разговор окончен.

— Об этом мы говорить не будем. Тетушка, я уже пять лет работаю в этом селе, хоть раз я говорил о твоих жалобах?

Подумав, Ли Сюэлянь согласилась:

— И впрямь не говорил.

Лай Сяомао, прихлопнув в ладоши, продолжил:

— Вот именно. Если есть враги, то им надо мстить, если тебя напрасно оклеветали, то нужно добиваться оправдания, это непреложная истина еще со времен Троецарствия [20] . Я никому не запрещаю жаловаться. а сегодня пришел просто, чтобы пригласить тебя в ресторан. Это даже не я тебя приглашаю, а наш мэр Ма, так что для тебя, тетушка, это большая честь.

20

Троецарствие — период с 220 по 280 г., когда шла борьба между тремя различными государствами на территории Китая — Вэй, у и Шу.

Ли Сюэлянь снова рассердилась:

— Если мэр или начальник уезда зазывают в ресторан, то ничего хорошего не жди. Кто знает, что там у них на уме?

Помолчав, она добавила:

— С чего это вдруг? Никогда не приглашали, а сейчас нате вам? не в том ли дело, что съезд на носу?

С этими словами она развернулась и пошла вон со двора. Лай Сяомао подскочил к ней спереди и преградил руками дорогу:

— Тетушка, я согласен, что большой начальник не будет приглашать просто так, тем более в такое особое время. Пусть это Хунмэньский пир [21] , но ты сегодня должна на него сходить.

21

Хунмэньский пир — метафора, означающая «пир со злым умыслом», истоки выражения уводят в историю Циньских времен и касаются отношений предводителей восставших Сян Юя и Лю Бана, оспаривавших друг у друга власть над Поднебесной.

Ли Сюэлянь прямо остолбенела:

— Что это еще значит, вязать меня будешь?

— Да как я на такое осмелюсь! Я пришел умолять тебя, ради всех остальных, ради меня.

Сделав паузу, он добавил:

— Я ведь к этому вообще никак не был причастен. Но всякое случается, сегодня вот приглашать тебя в ресторан выпало на мою голову.

Он снова сделал паузу.

— Я знаю, что мэр хочет отговорить тебя от жалобы. Ты от этого не в восторге, я тоже. Но это твое личное дело, а вот решение, пойти в ресторан или нет, напрямую касается меня. Главное, чтобы ты пошла, а уж какой скандал ты там устроишь, это меня уже не касается.

На секунду он снова остановился, затем продолжил:

— Тетушка, у тебя дело о-го-го какое важное, я же человек маленький, а ты привыкла общаться с высокими чинами. не втягивай и меня в это из-за какого-то обеда. Ведь если ты сейчас не проявишь милосердия, я распрощаюсь нахер со своим местом и не видать мне никакой карьеры, улетучусь как дым.

Через секунду он снова добавил:

— На мне к тому же сейчас и старые, и малые в семье. Моему батьке, который приходится тебе старшим двоюродным братом, уже за восемьдесят. Лежит дома весь перекошенный с тромбозом головного мозга, не знаю, сколько ему еще осталось. Так что, тетушка, если тебе меня не жаль, то пожалей хоть моего отца.

Перегородив выход к воротам, он оттопырил зад и, обхватив одной рукой кулак другой, начал отдавать Ли Сюэлянь малые поклоны. Та даже прыснула со смеху и дала ему затрещину:

— Ты же все-таки начальник, а нахал еще тот. Как бы обед не обернулся Горой мечей [22] , но так уж и быть, схожу.

В этом селе уже привыкли, что всем всегда доставалось от Лай Сяомао, и никто бы не осмелился поднять на него руку, разве только какой-нибудь храбрец. а тут, получив оплеуху, Лай Сяомао прикрыл голову, да еще и засмеялся:

22

Гора мечей — по буддийским преданиям, утыканная мечами гора в загробном мире, на которую бросают грешников.

— Ах, тетушка, вот и замечательно. Как говорится, «Отложив нож, сразу станешь Буддой».

И, без ума от радости, он повез Ли Сюэлянь на своей «Сантане 3000» в село.

Увидев мэра Ма Вэньбиня, Ли Сюэлянь стала намного учтивей. Причина такой учтивости было не в том, что Ма Вэньбинь занимал пост мэра, а в том, что он носил очки в золотой оправе и выглядел как настоящий интеллигент. Да и в разговоре он был вежлив, любую фразу предварял улыбкой: скажет что-нибудь, улыбнется — его манера общения очень располагала. в такой утонченной обстановке было не резон сразу устраивать скандал. Но что еще важнее, говорил он весьма здравые вещи. Если другие в разговоре ограничивались одним доводом, да и то неубедительным, то он строил из своих доводов целую пирамиду, и в каждой его фразе звучала железная логика. Пока что Ма Вэньбинь не поднимал вопрос о жалобе, а вместо этого завел разговор на отвлеченные темы. и этот простой разговор не выглядел как допрос. Сначала он справился о домашних делах, узнал, сколько в семье домочадцев, кто чем занимается, тем самым выведав информацию частного характера. Подобная тактика беседы в таких ситуациях может стать главным козырем. Указывая на скромную обстановку ресторанчика, он обмолвился, что и сам родился в деревне, он помнит, как бедно они жили, как больше всего на свете ему хотелось вдоволь наестся как раз вот такой бараньей похлебки из этой харчевни. Но для него это была непозволительная роскошь. Каждый день после школы он бежал к харчевне и, приоткрыв дверь, заглядывал внутрь. Однажды он увидел там мужика, который заказал целых три тарелки с бараньей похлебкой. не осилив до конца третью тарелку, он поманил к себе Ма Вэньбиня. и когда он подошел к нему, мужик сказал: «Прогавкай три раза, и я тебе отдам, что осталось». Ма Вэньбинь прогавкал, и мужик пододвинул ему тарелку с остатками похлебки, которую Ма Вэньбинь и прикончил. Этот рассказ всех насмешил, Ли Сюэлянь тоже посмеялась. Потом все навалились на лепешки с похлебкой. Ели с аппетитом и от души, так что атмосфера за столом стала еще теплее. Ма Вэньбинь также рассказал о том, что в детстве он был очень честным мальчиком и никогда никого не обманывал. Его младший брат, который был посмекалистей его, стал им из-за этой честности помыкать. Пропадет что-нибудь в доме, а младший брат каждый раз все спихивает на него, пропадет баран — снова во всем обвиняют Ма Вэньбиня. а он никак не мог оправдаться и переспорить брата, поэтому каждый раз ему доставалось от отца. в такие моменты Ма Вэньбиня больше всего удручало, что его правдивым словам не верили, в то время как лживые россказни брата принимали за истину. и тут Ли Сюэлянь, которая прониклась его рассказом, не удержалась и брякнула:

— Вот и я жалуюсь по тому же поводу. Как можно абсолютную ложь принимать за правду? и почему никто не верит моим правдивым словам?

Дождавшись момента, когда Ли Сюэлянь сама поднимет эту тему, Ма Вэньбинь ухватился за хорошую возможность и заговорил о ее жалобе. Он не сразу перешел в наступление на Ли Сюэлянь, а для начала осудил сидящих за столом начальника уезда Чжэн Чжуна и председателя суда Ван Гундао. Кстати, он пригласил их именно для этой цели. Ма Вэньбинь критиковал их за упрощенный подход к делам, за то, что они стояли в оппозиции к народу, забыв, что являются его слугами, за то, что у них как у чиновников сложились хозяйские замашки и, что еще хуже, при рассмотрении вопросов они не верили простому народу. «Недоверие массам оборачивается недоверием к конкретному человеку, между тем нужно уметь ставить себя на место других. а то вышло так, что человек в течение двадцати лет упорно жаловался, потратив на это свои лучшие годы, пока не поседел. Разве она бы так упорствовала, если бы ее зря не обидели? Коснись это вас, как бы вы поступили?» Его слова растрогали Ли Сюэлянь, похоже, впервые в жизни она встретила такого понимающего человека. Кто это сказал, что во власти нет достойных чиновников? По крайней мере, один такой попался. Начальник уезда Чжэн Чжун и судья Ван Гундао, попав под раздачу, сидели все красные, то и дело кивая и повторяя: