Я не свидетель

Я не смею грешить на прожитую жизнь, разве что вычесть из нее годы войны. Я уцелел и скоро - домой, вот что главное! Конечно, я буду уже цивильным человеком. Меня это вовсе не страшит, даже радует. У нас с Энне есть уютный большой дом, я неплохой инженер-строитель, работу найду в любой строительной фирме, в особенности сейчас, когда и наши города лежат в руинах"...

Следующая запись в дневнике, как указал Анерт - последняя, датирована 28-м ноября.

"...Сегодня у меня неприятное происшествие. Настроение испорчено, даже какая-то тревога. Я шел с Ритой к ней на инструментальный склад. В это время в цех въехали две машины. Одна привезла щебенку, другая бетонный раствор. Из кабины одной вышел шофер, человек приблизительно моего возраста. Мы посмотрели друг на друга, я прошел мимо, но что-то в лице его мне показалось знакомым. Я оглянулся, он тоже смотрел мне вслед, потом пошел за мной, догнал, мы остановились. Рита ждала в стороне. "Кажется, Алоиз Кизе?" - спросил шофер.
– "Да", - сказал я.
– "Вот так встреча! Не узнаете?" - И тут я вспомнил его: Иегупов! Мы познакомились в 1918-м, а последний раз виделись в 1919-м. Прошло столько лет! Разговаривать времени не было, он торопился на разгрузку. Да и мне срочно надо было взять на складе ватерпас для прораба. Иегупов только успел спросить: "Вы здесь в лагере? На заводе часто бываете?" - Я подтвердил, что в лагере, и сказал, что на заводе бываю ежедневно.

– "Хорошо, - сказал он.
– Я найду возможность с вами встретиться. Очень рад, что вы уцелели", - и он заспешил к машине. Мне и хотелось этой встречи, и нет. Вспомнился Старорецк в 1918 году. После того, как я узнал от советника доктора Клеффера, что из себя представляет Иегупов, как он сделал из нас негодяев, он был мне противен. И сейчас я с радостью выложу ему все, что думаю о нем... Я подошел к ждавшей меня Рите, и мы двинулись на склад. Она, видимо, заметила мое дурное настроение, спросила: "Что с вами, Кизе? Расстроены чем-то?" Я ничего не мог ей рассказать, но понимал: она видела, что мой разговор с Иегуповым, хотя и краткий, был разговором людей знакомых. "Это очень плохой человек, Рита, - только и сказал я.
– Я знал его в 1918 году. Все остальное как-нибудь в другой раз". Вечером, когда я вернулся в лагерь, сержант Юра, заметив, что я мрачный, спросил: "Что-нибудь случилось? Какое-нибудь ЧП?" - Понимая, что Рита может поделиться с ним, что видела меня беседующим с Иегуповым, я вынужден был ответить сержанту: "Встретил одного нехорошего человека, знакомого по 1918 году". Но Юра был юношей легкомысленным или слишком молодым, чтоб заинтересоваться далеким 1918-м годом. Он махнул рукой, засмеялся: "Ну, это было давно!.. Ладно, я спешу в караулку, заступаю в наряд", - и убежал.

Сейчас пишу все это и придумываю, что скажу Иегупову при следующей встрече..."

"Д-а... Не тогда ли все затянулось в узелок?
– подумал Левин, дочитав ксерокопию.
– Может быть это кончик ниточки проклюнулся из всего клубочка?"

– Я напишу коротенькое письмо господину Анерту, - сказал Левин терпеливо и как бы безразлично сидевшему Шоору.

– Хорошо, - согласился тот.

Левин заложил лист бумаги в машинку и застучал:

"Уважаемый господин Анерт!

Письмо, переданное Вами с господином Шоором, получил. Благодарю Вас. Присланные Вами предыдущие документы позволили мне разыскать человека, который знал Вашего дядю. Таким образом в известной степени мы как бы наметили направление поиска, новые же документы, которые мне вручил господин Шоор, надеюсь, оправдают наши надежды. В связи с этим меня очень интересует, во-первых, не знаете ли Вы в связи с какими обстоятельствами Ваш дядя находился в Старорецке в 1918 году; во-вторых, мне хотелось бы познакомиться с дневниками, начинающимися 1918 годом и за последующие пять-шесть лет, поскольку возникли персонажи, как-то связанные между собой и с Вашим дядей, о которых он упоминает в записях за 1948 год. Это господин советник Клеффер и некий Иегупов, с которым Ваш дядя встречался в Старорецке в 1918 году. В наших поисках надо пройти и этот путь, в данном случае возвращаясь назад во времени.

С уважением Е.Левин".

Вложив письмо в конверт, он протянул его Шоору.

– Вот теперь все. Вы когда будете в Мюнхене?

– Через три дня, - сказал, поднимаясь Шоор.

Они попрощались...

"Ну что ж, наш постный бульон приобретает навар, а с ним и вкус, думал Левин после ухода Шоора.
– Правда, навар этот густеет, как бы в нем не увязнуть... Давай, Ефим, собьем все по порядку, - сказал он себе.
– В 1918 году Кизе был в Старорецке. Что он тут делал? Здесь же он познакомился с неким Иегуповым. Кто таков? Что их связывало? После 1919-го года они не виделись вплоть до 1948-го в цеху завода. И встреча эта встревожила. Чем?.. Что еще? Кизе сказал Маргарите Марголиной, что Иегупов плохой человек. Та же оценка и в дневниковой записи, сделанной после встречи с Иегуповым. Какой-то советник доктор Клеффер сообщил (когда?) Кизе нечто такое о Иегупове, что расценивалось, как негодяйство. Что такое совершил Иегупов? Вскоре после встречи с ним в цеху Кизе умирает якобы от болезни, а шофер Иегупов исчезает. Но и то, и другое, по словам Марголиной, слухи. А не слухи то, что на сцене появляется человек в военном и расспрашивает о Кизе и шофере. Но не называет его фамилии. Значит, Иегупов, был для следствия, во всяком случае на той стадии, возможно, личностью не установленной, шофер да и все"...

Он взял связку ключей от всех помещений бюро, среди которых был и маленький от почтового ящика, и вышел, отпер секцию, на которую Михальченко приклеил бумажку с надписью "Агентство "След". Почты было много: ведомственный милицейский журнал, счета за междугородные телефонные переговоры, две тоненькие простые бандероли из Москвы из сыскного бюро "Алекс" и из Краснодарского "Амиго". Все на имя Михальченко. И лишь одно нежданное оказалось для Левина - письмо из Энбекталды от майора Каназова. Вернувшись и надев очки, Левин вскрыл конверт.

"Уважаемый товарищ Левин!
– писал Каназов.
– Мне пришлось еще раз побывать в доме Тюнена. Обратились из коммунальной службы, они на этой улице меняли водомеры, им нужно было проникнуть к Тюнену. Я, конечно, пошел с ними, ведь дом-то опечатан. Водомер там находится в маленьком чуланчике без окна, в котором раковина для умывания. Пока слесари возились, я оглядел чуланчик. И тут заметил квитанцию: она была засунута между стеклом зеркала и задней его картонкой. Это квитанция, что Тюнен еще в январе отправил до востребования заказное письмо в Старорецк. Правда фамилию адресата разобрать не удалось: написано, будто баран курдюком возил по бумажке. Я, конечно, пошел на почту. Ты, говорю, Гулька, отправляла? Она говорит: "Я.

– Ну-ка, велю ей, разбирай, какая фамилия, какая первая буква, какая третья. Она морщится, шевелит губами, свой почерк понять не может. Первая, говорит, то ли "Н", то ли "И", то ли "П", а третья похожа на "г" или "ч". И плачет: "Больше так не буду, дядя Жумекен". Что с нее возьмешь? Девчонка в прошлом году десять классов окончила, боится работу потерять. Посылаю эту квитанцию Вам, может пригодится?

С уважением майор Ж.Каназов".

Что-то домашнее, умиляющее было в этом письме, в дотошности и обязательности человека, чья профессия, каждодневная работа обычно вряд ли способствуют воспитанию душевной мягкости. А вот, поди ж ты!.. Каназов был прав: фамилию, кому адресовалось до востребования заказное письмо, по квитанции установить невозможно, на ней указано: "Старорецк...", а в следующей строке - ребус. И последние три буквы - тоже догадайся: то ли "...ков", то ли "...пов", то ли "...нов". Квитанция свидетельствовала, что у Тюнена в Старорецке имелся знакомый. Ему он отправил заказное письмо. Судя по отчетливому штемпелю - одиннадцатого января. Адресат этот, похоже, мужчина, поскольку последние две буквы на квитанции были нормальными "...ов". Иванов, Петров, Сидоров и так далее? Сотни вариантов с окончанием на "ов". Но почему до востребования? Конспирация? Или этот человек на "ов" сам приезжий, без места жительства в Старорецке? Или адресат не желал, чтоб с содержанием письма ознакомился кто-либо из домашних? Загадки, загадки. Но квитанция укрепила Левина в мысли, что Тюнен где-то жил в Старорецке четыре дня. Не на вокзале же - старый, больной. Однако где, у кого? Больницы, морг, милиция проверены, фамилия Тюнена нигде не фигурирует... Человек приехал в большой город и исчез, растворился. Ехал он не поездом, так что по дороге нигде сойти или быть снятым не мог. Рейс Алма-Ата-Старорецк прямой, без промежуточной посадки. Зарегистрировался в Алма-Ате, но не вылетел в Старорецк, ушел куда-то из накопителя, остался и сгинул в Алма-Ате? На всякий случай надо будет попросить Каназова проверить и это с помощью алма-атинской милиции.

20

В воскресенье каждый отдыхал как мог. Михальченко гладил выстиранные сорочки, затем брюки, жене не доверял, любил утюжить сам, чтоб не оставалось ни одной складочки, иногда добродушно ворчал, обращаясь к ней: "Ты опять перекрахмалила воротнички"...

В это же время капитан Остапчук, запершись у себя в кабинете-каморке, широкое окно которой выходило во внутренний двор, решил, наконец, навести порядок в своей личной картотеке "ненужных бумажек", куда не заглядывал с весны. Максим Федорович вывалил на пол из трех ящичков неразобранные, непросмотренные бумажки, знакомился с ними, аккуратно укладывал в пронумерованные ящички, записывал в давно заведенную общую тетрадь краткое содержание той или иной бумажки и номер ящичка, в котором она находится.

Около трех часов дня он решил сделать перерыв. Достал из портфеля термос с чаем, помидоры, два яйца, сваренные вкрутую, хлеб. Ел с аппетитом, поглядывая на пол, где было еще много бумажек, до которых покуда не добрался. Зазвонил телефон. Давний рефлекс служивого дернул руку к аппарату, но Максим Федорович преодолел себя, трубку снимать не стал: какого черта, сегодня выходной, и меня здесь нет.

Ящички Остапчука, забитые бумажками, говорили ему не о подозрительности доброхотов и уродливой бдительности, вдолбленных в головы и души сограждан за десятилетия; в глазах Остапчука это были достоинства, свидетельствующие о законопослушности и благонадежности. Тут слились воедино и характер и опыт профессии...

Наконец, к нему в руки попал конверт в подклеенной сопроводительной с главпочтамта "На ваше усмотрение". На конверте значилось: "Старорецк-23, до востребования, Иегупову А.С.", а обратный адрес: "Казахская ССР, г.Энбекталды, ул.Жолдасбая Иманова, 26. Г.Тюнену". Что-то знакомое было в этой надписи. Наморщив лоб, Остапчук вспоминал. И тут возникло: Тюнен! Да! Фамилия немца из Казахстана, которого разыскивают Левин и Михальченко! Они называли именно эту фамилию, она необычна, ее не спутаешь, она запоминается именно из-за своей необычности, Остапчук прежде таких фамилий не встречал! И хотя он не занимался поисками Тюнена, - своих хлопот, беготни и волнений было достаточно, - Максим Федорович все же вдруг заволновался: как бы тут не запахло возбуждением уголовного дела, что втянуло бы его в воронку, которую раскручивают Михальченко и Левин.

Он сунул пальцы в конверт, извлек оттуда письмо и фотографию; по ней без труда определил, что переснята она с выцветшего оригинала, а судя по одежде трех мужчин - по стоячим воротничкам сорочек, френчу и другим деталям - фотографировались либо еще до революции, либо в самом начале двадцатых годов. Никаких надписей на обороте не было. Дыхание далеких исчезнувших дней ощутил Остапчук, читая письмо. За годы работы в угрозыске Максим Федорович повидал и начитался всякого, что могло поразить воображение, но ничего его уже не поражало. Однако в этом письме было такое, что вовсе не укладывалось в его жизненные познания: письмо из Мюнхена, сообщение о каком-то дяде, погибшем в Старорецке в плену, покупка дома для семьи Тюненов, счет в банке! И Максим Федорович подумал, что всякие такие истории могли происходить лишь когда-то очень давно, в ином историческом времени и с людьми либо уже умершими, либо доживающими свой век на восьмом или девятом десятке. В наши дни, полагал Остапчук, все неинтересно, проще и не так замысловато, ибо сама жизнь как-то спрямилась, упростилась, что ли.