Я обвиняю!
Шрифт:
В сентябре 1961 года, уже после отбытия заключения, Юрий Стефюк рассказал на страницах газеты «Вісті з України» об этой первой своей встрече с простыми украинскими тружениками: «Сколько мы с Орестом ни твердили этим людям, что мы поможем им освободиться и что мы прибыли в подполье, всё это только вызывало у них смех и удивление нашей наивности и незнанию действительного положения на Украине. Именно эти чабаны и рабочие леспромхоза — первые из украинцев на родной земле открывали нам глаза на то, во что нам было трудно поверить: украинский народ давно уже покончил с подпольем, которое стояло на его пути к мирному, спокойному труду…»
В 1962 году в Мюнхене на средства, полученные от американцев, Гриньох выпустил книжку «Слуга божий Андрей — благовестник единения», являющуюся ещё одной попыткой зарубежных националистов реабилитировать
Нет ничего удивительного в том, что Грнньох тщательно прячет собственные связи с фашистами и обеляет своего высокого шефа. Книга была написана Гриньохом в минуты, свободные от другой деятельности на благо «самостийной Украины».
С 1959 года, почти двадцать лет, Гриньох живёт в Риме. Он часто улетает в далёкие края. Побывал в Соединённых Штатах Америки. Принимал участие в работах съезда так называемого «украинского конгрессового комитета», возглавляемого таким же, как он сам, украинским фашистом — Львом Добрянским. Руководители американской «информационной службы» охотно разрешили униату Гриньоху несколько раз выступить по радио и телевидению с докладами о том, как вели себя бандеровцы на Украине. После таких передач его очень охотно принимали у себя реакционный писатель и журналист Джеймс Бернхем и редакторы газетного агентства Нью-Йорк Таймс. Страсть к наживе, любовь к американским долларам привели алчного попика даже в Пентагон. Он хотел выяснить у воинственных американских генералов, захочет ли Пентагон в будущей войне создавать «национальные армии», подобно тому как гитлеровский абвер создал украинский батальон «Нахтигаль», в котором проходил Гриньох свою первую бандитскую практику. После беседы Гриньох оставил в Пентагоне меморандум националистического центра в Мюнхене, всё содержание которого можно изложить в двух словах: «рады стараться».
Вслед за посещением Пентагона — поездка в Канаду. Гриньох заседает в президиуме съезда профашистского «комитета украинцев Канады». Гриньоха видят во Франции, в Италии, он посещает Англию, забирается даже в Австралию и страны Южной Америки, посещает Азию и Африку. На разных континентах земного шара пытаются посеять ядовитые семена украинского национализма эмиссары, подобные Гриньоху, вооружённые крестом и пистолетом. Пытаются они забросить эти семена и в нашу страну. Они, эти зловещие птицы из царства мрака, и по сегодняшний день продолжают ткать паутину лжи, обмана, новых провокаций, успешно соединяя в одном лице служение господу богу и мамоне [13] .
13
Мамона — дух стяжательства, деньги.
И пока хорохорятся там, в своих тайных гнёздах, эти недобитые «ночные птицы» — «соловьи» дальнего действия, мы, советские люди, должны отлично знать их повадки, чтобы не допустить нарушения ими наших священных границ…
ПО СЛЕДАМ ПРОПАВШИХ ГАРНИЗОНОВ
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Первый пассажирский самолёт, открывающий линию Москва — Львов, доставляет нас в только что освобождённый город. На ближних подходах ко Львову появляются в небе два «мессершмитта», и нам приходится «подползать» к аэродрому почти на уровне макушки Высокого Замка.
С разбитого, изуродованного аэродрома добираемся в город пешком. Улицы засыпаны битым оконным стеклом, повсюду свисают рассечённые осколками трамвайные провода, чернеют на перекрёстках вплавленные в асфальт, подбитые, обгорелые танки с немецкими крестами. И необычная для довоенного Львова пустота на улицах. А когда всходит полная луна, озаряя своим призрачным
светом памятник Адаму Мицкевичу и заглядывая в глазницы разбитых окон, город совершенно затихает. Только изредка гулко стучат по тротуарам шаги комендантских патрулей, обходящих улицы, из которых всего три дня назад выбиты гитлеровцы.На следующий день иду становиться на учёт в отделение Союза советских писателей. Помню, что до войны оно помещалось в бывшем особняке графа Бельского по улице Коперника. Память ещё сохранила оживление, которое царило тогда в этом небольшом здании с колоннами: украинские, польские, еврейские, русские, венгерские и чешские литераторы приобщались здесь к большому интернациональному опыту советской литературы, дискутировали, обсуждали взаимные переводы.
…В доме с колоннами удивительно тихо. Ни души. Ветер гонит по запылённым полам обрывки немецких и венгерских газет, на стенах — оспины от пуль, портрет пучеглазого Гитлера в большом зале.
На одном из подоконников лежит книжка.
Беру её в руки.
Знакомый портрет великого писателя Италии Карло Гольдони с пышными подвитыми волосами и название книжки — «Венеция нель канто де суои поэти» — вместе с выходными данными помогают при полном незнании итальянского языка сообразить, что я стал обладателем антологии поэтов Венеции, выпущенной в 1925 году в Милане издателем Фрателли Тревесом.
Какой мечтатель, любитель прекрасного читал, перечитывал и даже штудировал эту книгу в залитом кровью Львове в страшное время войны? Это оставалось тайной. Но то, что книга изучалась очень тщательно, притом знатоком итальянской поэзии, в этом не было никакого сомнения. Повсюду на полях книги были сделаны пометки и переписаны наново целые строфы. Прикосновения остро отточенного карандаша корректировали и изменили текст венецианских канцон [14] .
14
Канцона — песня (итал.).
Только значительно позже, с помощью уроженцев Италии, я узнал, в чём дело. Неизвестный владелец книги переводил на досуге целые строфы и стихотворения с венецианского диалекта на общепринятый язык Италии. Но в тот день, 2 августа 1944 года, оставаясь в полном неведении относительно пометок, сделанных в тексте книги, я отнёс мою находку домой и отправился разыскивать областной комитет партии. Так как нынешнее его здание на Советской улице было ещё заминировано, обком помещался в небольшом домике на тупиковой Рыбацкой улице. У его подъезда стояло несколько открытых военных «газиков». Когда я спросил у часового, как попасть на приём к секретарю обкома партии, часовой сказал:
— Да вон он, секретарь!
По лестнице быстро спускался вниз худощавый смуглый человек в генеральской форме. Когда он вышел на улицу, я представился и показал свои командировочные документы.
— Литератор? Очень хорошо! — бросил на ходу секретарь. — Я бы поговорил с вами подробнее, но не могу. В Перемышлянах появилась банда. Еду туда. Оформляйтесь на учёт и найдите представителя Чрезвычайной следственной комиссии. Им нужен человек, который помог бы литературно оформить материалы о гитлеровских злодеяниях. Скажите, что я вас послал. А потом поговорим основательно.
С этими словами секретарь обкома вскочил в открытую машину, шофёр нажал педали, и машина вырвалась на соседнюю улицу Кохановского. Вдогонку помчался второй «газик» с автоматчиками в запылённых гимнастёрках.
Для меня эта встреча завершилась первым партийным поручением, полученным на освобождённой львовской земле.
…И блокадная зима, пережитая в осаждённом Ленинграде, и жестокие бомбёжки Мурманска, и поведение гитлеровцев на арктическом театре войны, где я побывал в качестве корреспондента Советского информбюро, уже в достаточной степени помогли представить по личным, непосредственным впечатлениям, что такое фашизм в действии. Но то, что довелось увидеть в городах и сёлах западных областей Украины, превзошло всё виденное раньше. Сотни свидетельских показаний вели к множеству безымянных могил, в которых покоились мирные люди, убитые гитлеровцами. Серебристый пепел на склонах «долины смерти» за Яновским лагерем подтверждал слышанные ранее рассказы нескольких участников «бригады смерти», созданной гитлеровцами из последних узников Львовского гетто, о том, как они сжигали по приказу немцев останки расстрелянных во Львове.