Я обязательно спасу Тот

Кайла и Бьянка переглядываются. В глазах обеих читается открытый вопрос, который они молча задают друг-другу, но ни одна из них не знает ответа.

– Вам самим не гадко называть это место своим домом?
– охрипшим голосом спрашивает француженка, упираясь спиной в стену и прикрывая веки.

– Ты не в себе.
– устало отзывается Кайла, без лишних слов подходя к девушке и отбирая у неё бутылку. Клеменс даже не двигается.
– Я, конечно, всё понимаю, но напиваться и так себя вести...

– Это не я не в себе!
– с закрытыми глазами, повысив голос обрывает её девушка. Она как-то странно выгибается, наклоняясь вперед, и рывком поднимает руку.

– Это Аларик не в себе! Ублюдок!

– Клеменс!

– А что?
– она резко распахивает глаза, обращая невменяемый взгляд на лицо подруги.
– Я не боюсь, что он услышит. Нет, я же наоборот! Жажду этого, да.

– Заткнись!
– Бьянка сжимает кулаки, делая шаг вперед, но Кайла вовремя хватает её за руку.
– Бога ради, заткнись!

– Бьянка.
– одергивает её Кайла, отрицательно мотнув головой.
– Иди спать, я сама со всем разберусь.

– Но...

– Иди!

– Да, Бьянка, проваливай из моей комнаты!
– поддакивает Клеменс, утирая нос кулаком.
– Катись! Дибилка...

Бьянка шумно выдыхает, яростно сверкнув глазищами, цокает языком и, толкнув дверь, выходит в коридор.

В спальне повисает мертвая тишина.

Затем Кайла до чертиков медленно оборачивается, легким жестом кисти откидывает пару тонких косичек за спину и принимается шагами измерять комнату. Клеменс настороженно наблюдает за ней.

– Переезд в комнату Джона был плохой идеей.
– наконец говорит она.
– Он за тобой не смотрит, как обещал...

– Аларик заставил меня убить ребенка.

– ...ты же не можешь позаботиться о себе..

– Ты меня слышишь?

– ...несамостоятельная глупая девчонка.

– Кайла?!

– М-м-м?
– с самым раздраженным видом тянет она, упираясь руками в бока.
– Что опять?

– Я убила ребенка, черт возьми! Почему тебе плевать? Это ведь ненормально!

Кайла выпячивает нижнюю губу и дует вверх, на свои волосы. Длинная челка плавно поднимается, а когда поток воздуха обрывается, опускается на глаза. Затем она возводит взгляд к потолку, делает пару глубоких вдохов и, подойдя к кровати Клеменс и Джона, присаживается на самый её край.

– Садись ко мне.
– говорит она, похлопывая по одеялу рядом с собой. Клеменс, шмыгнув носом, подползает к девушке на четвереньках и опускается возле Кайлы, свесив свои тонкие ножки вниз.
– Ты же умная девочка и понимаешь, что у нас за работа и какие могут быть неприятности, если ослушаться приказа. А ты, милая, всё сделала правильно. Иначе могло быть хуже, понимаешь? Намного хуже.

– Но я могла спасти... - с самым несчастным видом говорит она, тяжело вздыхая.

– Нет, не могла. Это не в твоей власти, Клеменс, запомни это и знай своё место. Тебе сказали убить - ты убиваешь. Вот и всё. А теперь давай, ложись спать.

Кайла вдвое больше Клеменс, выше её и сильней, но сейчас выглядит скорее как мать, укладывающую свою маленькую дочь спать. Разве что сказки не читает. Она накрывает француженку одеялом, целует в лоб и уже собирается уходить, как со стороны кровати до неё доносятся, должно быть, самые страшные слова, которые она только слышала в своей жизни.

– Почти все мои друзья пытались убить себя и мне ужасно стыдно, что я не пыталась.
– Клеменс прикрывает веки.
– Ты видела шрамы на руках Дилана? А Евы? А Джона? Это жестоко, что они хотели сделать это. И я рада, что не смогли. Но мне жаль, что я хочу жить и держусь за эту возможность.

Кайла молчит, но находит в себе силы, чтобы выключить свет, пожелать подруге спокойной ночи и выйти в коридор.

Но потом эта сильная на вид девушка опускается прямо на пол, упирается взглядом в этикетку на бутылке и позволяет слезам без причины литься из глаз.

***

Клеменс называли странной за то, что она вечно ходила в черном и практически никогда не мыла свои короткие белые волосы. У неё были необычайно добрый взгляд, даже слегка наивный, но жизнь, будь она проклята, испортила эту милую девочку и превратила её в настоящего монстра, машину для убийств.

У неё всегда были темные синяки под глазами, а сами глаза, огромные и изумрудно-зеленые, она совсем не красила. Да и вся её внешность не требовала никакого макияжа, будучи совершенной от природы - изящный нос, нежные губы и острые скулы.

После смерти Клеменс одним черным днем жизнь её друзей перевернулась с ног на голову. Они не понимали того, что ей, на самом-то деле, немало повезло - пусть её считали странной, пусть она имела зависимость, пусть жизнь вечно одаривала её проблемами, но эта девушка была и остается действительно любимой. И умерла она любимой.

Нельзя сказать, кто страдал сильнее всех, но стоит упомянуть тех, для кого она была больше, чем просто другом - Джонатана Эддингтона и Еву Альбре. Эти люди, может, смирились с потерей, но Клеменс оставила след на каждом из этих двоих. Как шрамы.

Джону достался алкоголизм, а Еве - глубокая депрессия вкупе с апатией.

Настоящее

– На самом деле, Джону пришлось изрядно попотеть, добиваясь нашего ангела.
– с улыбкой произносит Тео, затягиваясь. Он выпускает дым одним коротким выдохом и мотает головой, рассматривая сигарету между своих пальцев.
– А потом они начали одновременно бесить и умилять окружающих своими вечными поцелуями. Они целовались где угодно и когда угодно, даже на заданиях.

До того, как ко мне подошел Тео, я без дела шлялась по всему дому, ожидая, пока мне дадут хоть какое-нибудь задание. Но, как оказалось, приступать к работе я должна только в понедельник, а пока "иди куда хочешь и делай что хочешь, только под присмотром". Вот у нас и завязался разговор, который развивался и развивался, пока меня что-то не подтолкнуло спросить о том, кем была эта таинственная Клеменс. Ну а Тео не составило труда рассказать всю её историю от начала и до самого конца.

Глава 10. Добро пожаловать в питомник!

Липкий взгляд мутных глаз проходится по моей фигуре и останавливается на лице.

Я молчу. Время от времени мои губы размыкаются, будто я намереваюсь что-то сказать, но мысленно одергиваю себя.

– Рашель, присмотри здесь за всем.
– Дилан торопливо целует рыжеволосую в щеку, рукой смешивая её волосы, кивает тем, кто остается дома, и шагает к выходу, где его уже дожидаются остальные.