Я плюс все
Шрифт:
А завтра будет видно. До завтра ещё надо дожить.
Приказано – жить!
– Приказано – жить! – скомандовал за дверью полковник-дирижёр Борис Моисеевич, Гошин дед.
– Чего это он? – испугался Баран и пригнулся.
– По телефону разговаривает, – объяснил
– А-а-а, – Баран с уважением поглядел на дверь. – У меня дед тоже воевал!
– Мой не воевал, – сказал Гоша. – Его в суворовское училище взяли. Как сына Героя Советского Союза, погибшего на фронте.
– Надо же! – Баран выпрямился.
– Как же твой дед воевал? – спросил Гоша. – Сколько ему было лет?
– Да он пацаном воевал, – сказал Баран. Он сыном полка был.
Ну всё! Баран разговорился, теперь его не остановишь!
– Мне мамка рассказывала, – продолжал Баран, – я сам деда никогда не видел… Он с кухней ездил. С этой… с полевой кухней. Так вот, случай был! Везут они кухню. Вдруг стрелять начали. Они с дороги – в кусты! А там два немца с автоматами. Обрадовались ужасно! Кричат: «Дафай! Дафай! Каша! Русский каша – карашо! Гут! Гут!» А наших – только повар и мой дед – пацан! Повар – руки кверху, а дед встал перед кухней и кричит: «Не пущу! Это нашим!» Немцы сначала обалдели, а потом заржали. Дали деду под зад. Крикнули повару: «Ты – плохой зольдат! Киндер – хороший зольдат!» Поржали ещё… И отпустили!
Весело Баран рассказывает.
Я смеюсь так громко, что начинаю икать.
– Ладно, – говорит Гоша. – Мы репетировать будем или не будем?
– Ик! – отвечаю я. – Будем.
– А может, не будем? – предлагает Баран. – Пойдём пошатаемся! Такая погода!
Погода прекрасная! В окне, как в красивой раме, висят белые облака на фоне голубого неба и совсем вдали летит маленький самолётик…
– А пойдёмте к брательнику! – вдруг говорит Баран.
Мы с Гошей переглядываемся.
– Ик, – напоминаю я. – Он же в тюрьме.
– Ну и что? – говорит Баран. – А мы ему передачу понесём. Я, вообще-то, не хотел раньше времени говорить… Нехорошая примета… Короче, с него, наверное, обвинение снимут. Не воровал он бочку спирта!
– Чудесно! – радуется Гоша.
– Это отец твой разузнал, – говорит мне Баран.
– Папа? – удивляюсь я. – Ик!..
– Да, – говорит Баран. – Прямо как этот… частный детектив! Он чего-то там раскопал и всё, что надо, этому… следователю сообщил. Скоро выпустят брательника! Не воровал он!
– Ура! – закричал Гоша.
– Ура! – завопил я. – А что мы ему понесём?
– Имеется яблочный пирог! – сообщил громкий голос из-за двери.
Я засмеялся.
Добрый дед у Гоши – военный дирижёр Борис Моисеевич. И слышит прекрасно.
А Гоша утверждает, что дед глуховат на одно ухо.
Как сказать по-шведски?
Мы по уши в грязи.
Льёт как из ведра. Грохочет гром, бьют по крышам молнии. Гроза!
Мы носимся с Женькой-Пузырём по нашему пустырю. Лупим по мячу изо всех сил. И смеёмся, как ненормальные.
Нас двое. Больше таких сумасшедших не найти. Во всём квартале не найти. Во всём городе. Во всём мире.
Мы – фанатики.Из-под мяча, из-под наших ног да с нас самих летят брызги во все стороны! А мы не можем остановиться, бегаем и бегаем за мячом – от ворот до ворот и назад.
Я задеваю кочку. Лечу головой в лужу.
Женька пытается дотянуться до мяча, но сам поскальзывается и присоединяется ко мне.
Мы барахтаемся в мутной воде.
– Который час?! – спрашиваю я, доползая до Женькиных ворот.
– Откуда я знаю?! – отвечает Женька. – Может, час, а может, и больше!
Пошатываясь от усталости, я встаю на ноги и перекатываю мяч через воображаемую линию ворот.
– Гол, – говорю я. – Двадцать четыре – двадцать три в мою пользу!
– Всё! – трясёт Женька мокрой головой. – В школу пора! Время! Если я и сегодня опоздаю, Ракетка отца вызовет…
– Да откуда она узнает? – говорю я. – Первый урок – Фрекен Бок!
Фрекен Бок – учительница немецкого языка.
– Нет, всё! – говорит Женька. – Капут!
– Ладно! – выдыхаю я. – Но я выиграл!
– Выиграл, выиграл… – соглашается Женька.
Дома первым делом я смотрю на часы.
Ёлки-палки! Всего семь минут до звонка!
За эти четыреста двадцать секунд я успеваю: прыгнуть под душ, кое-как обтереться полотенцем, натянуть на себя одежду, подхватить рюкзак, закинуть в него яблоко, запереть квартиру, сбежать по лестнице вниз, домчаться до школы (вдоль забора до ворот и назад к чёрному ходу, потому что на парадном всегда висит огромный замок), взбежать на второй этаж, ворваться в класс. И, заметьте, не в качестве опоздавшего!
Следом за мной входит наша немка. Она старенькая, худенькая и маленькая, почти с меня ростом. Но кто-то прозвал её Фрекен Бок. И вот почему.
Иногда, не так уж и часто, где-то раз в месяц, Фрекен Бок спрашивает у нас:
– Немецкий или шведский?
Те, кто терпеть не могут немецкий, вопят:
– Шведский, шведский!
На уроках немецкого языка наша странная добрая немка ставит даже «бананы». А на уроках шведского, который в школах не изучают, мы получаем одни пятёрки. Потому что шведский – это просто так. Для души.
Фрекен Бок обучает нас шведскому как бы подпольно. Это наш общий секретик, о котором больше никто не знает.
Фрекен Бок ужасно любит, когда мы выбираем свенск – шведский. В институте Фрекен Бок изучала два языка – немецкий и шведский.
– Но шведский, – утверждает Фрекен Бок, – намного интереснее немецкого! Это удивительный язык!
На самом деле причина в другом. Просто нашей учительнице ужасно хочется поболтать по-шведски. А всё потому, что дедушка Фрекен Бок был самым настоящим шведским моряком. Он плавал на сухогрузе, который как-то раз встал на якорь в Санкт-Петербурге. В Санкт-Петербурге дедушка по уши влюбился в будущую бабушку Фрекен Бок. Потом они поженились, у них родился сын, сын вырос, тоже женился, и у дедушки Фрекен Бок появилась внучка, которой много лет спустя мы и дали это прозвище – Фрекен Бок.
К сожалению, дедушка Фрекен Бок воспитывал свою внучку один. Потому что Фрекен Бок была сиротой. В четыре года, совсем крохотулечкой, она потеряла в блокадном Ленинграде и маму, и папу, и бабушку… Они умерли от голода. Из их семьи выжили только Фрекен Бок и её дедушка… Дедушка Фрекен Бок очень заботился о Фрекен Бок. И души в ней не чаял. А по вечерам он беседовал с маленькой Фрекен Бок на своём родном языке, шведском, и тосковал по родине, да и вообще грустил без жены и сына. Потом Фрекен Бок выросла, стала учительницей. И принялась ухаживать за дедушкой.