Я побывал на Родине
Шрифт:
— Думаю, что о нашей беседе вы в посольство не будете сообщать.
— Зачем? Это лишнее. Конечно, вы обязаны следить за тем, чтобы в страну не проникали ненадежные люди. Это естественное дело, и ведь вы мне не сделали ничего… неприятного.
Я чувствовал фальшь в собственных словах. Выходило, будто таскаться ночью, после целого дня работы, по жандармским канцеляриям было для меня приятным развлечением, но собеседник мой как будто остался очень доволен и даже стал мне улыбаться. Мы проговорили еще с полчаса о том-о сем, он расспрашивал меня, нравится ли мне моя работа и вообще жизнь в Советском Союзе. Я старался не очень разочаровывать своего собеседника, но в то же время и не хватать через край, восхваляя советские порядки. После этого «дипломатического» разговора он очень
С удовольствием я покинул это гнусное здание, за стенами которого мучились столько несчастных. Очутившись на улице, я втянул в себя столько свежего воздуха, сколько могло вместиться в моих легких, и потихоньку пошел домой.
Что от меня хотели в госбезопасности и в милиции? Зачем они заставляли меня являться к ним и выслушивать разные нелепости? И вообще: могу ли я привыкнуть, например, к системе работы, практиковавшейся в советской стране, системе, состоявшей в том, чтобы любым способом выполнить план, за что благодарность получит начальство, а мы, рабочие, будем почти бесплатно работать дальше и дальше — «ишачить»? Хорошенькая страна социалистического труда, в которой трудовой процесс именуется этакими презрительными словечками: «ишачить», «вкалывать» и т. п. Человеческий труд здесь был в загоне, в презрении; кто мог, тот всячески ловчился, норовя шагать по жизни налегке, отбояриваясь произнесением лживых и лицемерных речей, восхваляющих те самые порядки, от которых тошнехонько… Это удавалось не многим, и мне претило стараться попасть в число этих немногих. Я привык уважать всякий труд как основу жизни, правда, достоинства и материального благополучия каждого человека в отдельности и всего общества в целом. «Кто не работает, тот не ест» сказал мне коммунистический жандарм. Но я видел воочию, что именно те, кто больше работал, меньше ели, хуже одевались, и вообще находились на необыкновенно низком жизненном уровне.
Дома я рассказал очень немногое из того, что со мною было. Если бы я сказал, что меня подозревают в получении платы за шпионство, то моя партийная теща, безусловно, выгнала бы меня немедленно из дому. Она всей душой верила, что все, делаемое партией и органами ее власти — правдиво и справедливо. Моя жена видела, что я знаю больше, чем говорю, но предпочла меня не расспрашивать.
Я стал понимать, что нам не удастся добиться мало-мальски спокойной жизни и что поэтому нужно покинуть Ейск, да пожалуй, и вообще Советский Союз. Но много еще скверного было впереди.
Меня посылают на экзамен
Я проработал на базе почти два месяца, когда однажды меня вызвали в канцелярию. Мне сказали, что меня ожидает сам директор. Чего он хотел от меня? Последнее время на работе у меня шло все как полагается, и я не замечал за собой никаких провинностей. У меня не было ни потерь, ни перерасхода горючего…
В комнате директора сидел какой-то незнакомый мне человек. Мой приход прервал их беседу. Директор сказал незнакомцу, что я и есть тот самый француз, о котором у них шла речь.
— Покажите, — сказал директор, — какие у вас права.
— Шоферские права были у меня французские, но я их потерял в Германии, во время бомбардировки, а восстановить не успел.
— Как же это? — обратился ко мне незнакомец. — Значит, вы не имеете права ездить! Это, может быть, у вас во Франции так: умеешь вертеть баранку, ну, и валяй… А у нас по другому! Придется вам прекратить работу, пока не получите наши советские права.
— Так значит, вы меня увольняете? — спросил я директора.
— Нет, не увольняю, но вам придется машину пока что сдать и перейти на работу в мастерскую. За это время оформите все для сдачи экзамена. Вот, товарищ инспектор даст вам все нужные справки.
Ага, так этот товарищ — инспектор по автомобильному делу… Скажите, товарищ инспектор, когда же я смогу пройти экзамен?
Инспектор велел мне придти нынче же к нему на дом, что я и сделал вечером после работы. Мы заполнили несколько анкетных бланков, и на следующий день я уже работал в мастерской,
вернее — не работал, а торчал без дела, «окусывался», как выражались мои товарищи. В ремонтных работах я понимал слабо, хотя конечно, под руководством настоящего механика мог бы работать, но у нас на базе настоящих механиков не было. Те из них, которые знали себе цену, норовили устраиваться на службу там, где повыгоднее. Ремонт у нас делали сами шофера, самоучкой.Мне пришлось поехать для экзамена в Краснодар. Директор меня охотно отпустил и даже сказал, что дни моего отсутствия на работе он у меня не спишет. По правде говоря, я и не знал, ведется ли у нас на базе учет проработанного времени: никто мне не говорил, есть ли у меня лишние или недоработанные часы.
В Краснодар я поехал под властным покровительством своего тестя. Дорогой он познакомил меня с тем самым контролером, который меня когда-то оштрафовал за проезд без билета. Мы посмеялись и принялись ужинать, причем основательно выпили. Не привыкший к спиртному в таких количествах, которые поглощали мои спутники, я вскорости извинился и залез на верхнюю полку спать. Тесть и контролер добродушно подшучивали над моей «французской натурой» и продолжали угощаться.
Василий Васильевич и бандиты
Я проснулся внезапно от страшного крика. В купе было темно, никого, кроме меня не было. Крик снаружи все усиливался. Женский голос отчаянно призывал на помощь. Я не мог выйти из вагона, потому что двери были заперты. Я стал громко звать проводницу, она появилась в другом конце вагона и осветила меня своим фонарем.
— В чем дело, — кто вы такой?
Она меня не узнала.
— Я зять Василия Васильевича. Где он? Вы слышите, кто-то кричит и зовет на помощь!
Женщина, действительно, вопила что есть силы, стараясь перекричать шум поезда. Но проводница не решалась отпереть дверь на площадку.
— Василий Васильевич пошел делать проверку. Сейчас я сбегаю за ним.
Проводница ушла. Крик усиливался. Кого-то убивали? Я не мог разобрать слов. Что делать? Пока подоспеет мой тесть, может совершиться непоправимое… Взломать дверь? Это невозможно сделать голыми руками.
Но вот уже бежал Василий Васильевич. Он приложил ухо к двери, потом вставил в скважину ключ и рванул дверь. Луч фонаря осветил двух молодых парней и силуэт женщины. Шла отчаянная борьба. Двое грабителей стянули туго набитый мешок, прикрепленный за плечами у женщины, причем одна лямка мешка еще оставалась перекинутой через ее плечо, и то дергали эту лямку, то пихали руками и ногами несчастную, стараясь сбросить ее с поезда. Но женщина изо всех сил сопротивлялась, крепко ухватившись за поручни. Она стояла на самой нижней ступеньке подножки и пронзительно кричала.
Мой тесть, росту небольшого, но необыкновенно крепкий и сильный, долго не раздумывал. Он ухватил обоих грабителей и втянул их за плечи во внутренность вагона. Потом сделал то же с ограбленной. Она сразу же потеряла сознание. Проводница с помощью сбежавшихся пассажиров внесла ее в наше купэ. Тем временем Василий Васильевич захлопнул дверь вагона и учинил жестокую расправу над бандитами.
Удивительно, как эти двое ребят не пытались оказать ему сопротивление. Мой тесть наносил им страшные удары руками и ногами, куда попало. При этом он выкрикивал замысловатые ругательства. Парни кричали, моля прощения и жалобно вопрошая, что-мол, есть ли у Василия Васильевича совесть так их колотить. Но их слова приводили тестя еще в большее бешенство и он свирепствовал с новой силой.
Мне тяжело было присутствовать при этой сцене, но когда я вспомнил, как эти люди собирались убить женщину, которая ехала в город что-то продавать, может быть, ради прокормления своих детей, у меня пропадала всякая жалость к этим негодяям.
Василий Васильевич бушевал долго, но в конце концов немного успокоился и велел разбойникам войти в купе. Глазевших пассажиров он попросил вернуться на свои места. Потерпевшая от грабежа тем временем очнулась. Тесть велел ей улечься на верхней полке, а сам присел на нижнюю напротив парней, которые все вытирали рукавами кровь, струившуюся из их носов, ртов и кажется, ушей. Лица их распухли, глаза заплыли синяками.