А самое главное? — Вот что:Я живу и жизнь хороша,Утром — солнце из сада. Ночью —Робкий шорох карандаша.Кто-то вывел меня из потемок.Поведет он меня и впредь.Жить доверчиво, как ребенок,И доверчиво умереть.И окончится все, как надо:Если надо — навеки спать,Если надо — солнце из сада,И стихи, и я сам — опять.
Итак, мы живем, господа.Момент исключительно редкий.Взгляните: окошко звезда,Ночные, притихшие ветки.Был Рюрик. Был царь Соломон.Людовики были в Версале.А мы, погруженные в сон,Бессовестно все прозевали.На
миг из-под заспанных векВзглянули вокруг изумленно,И вновь забываем навек,И Рюрика, и Соломона.Живем мы на свете года,Увы, навсегда умираем.Цените же: ветки, звезда,Огни над далеким трамваем.
100
«Итак, мы живем, господа…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 214. В сохранившемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте есть несколько мелких разночтений с публикуемым вариантом.
К. К. Гершельман считал это стихотворение одним из лучших в своем поэтическом наследии. Касаясь подборки своих стихов в готовившейся к печати антологии русской зарубежной поэзии. К. К. Гершельман в уже упоминавшемся выше письме к Ю. П. Иваску от 15 октября 1951 г. отметил: «Первым мне хотелось бы поместить "Итак, мы живем. господа, момент исключительно…”». Однако Иваск не принял во внимание рекомендации Гершельмана и не включил это стихотворение в антологию «На Западе».
В далекой вечности, когда я стану БогомИ наконец сполна вселенную создам,Я вспомню налегке, как по земным дорогамЯ брел беспомощно, растерян и упрям.И я пойму тогда, сквозь ласковую жалость,Зачем такой смешной, в штанах и пиджакеСтоял я у окна. И солнце расползалосьПо лужам мартовским и по моей руке…
101
«В далекой вечности, когда я стану Богом…»Печатается по публикации: На Западе. С. 277.
Веревка через двор. Рубашки, полотенца.И ряд кальсон.С открытой непредвзятостью младенцаГляжу — и поражен.Мильоны лет творится мирозданье,Вот результат —Веревка, двор и четкое сознанье —Подштанники висят.Не знаю, мало это или много,Но это — всё.…В бездонном мире строго и убогоКолышется белье….
102
«Веревка через двор. Рубашки, полотенца…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 221–222.
В детстве — лампа. И, коленями на стуле,За Майн Ридом в детской над столом.Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули.«Вырасту — и я сражусь со львом».Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора,Седина усталой головы.Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы.Где же подвиги? И где же львы?
103
«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 215.
Каждый день: проснулся — и обои.Отчего нельзя, хотя бы раз,Пробудиться в настоящее, большое,Что откуда-то тревожит нас?
«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…» [107]
Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны.Нам снятся неба черные провалы,Нам снятся звезды, одиноко и усталоДымящие с отвесной крутизны.Нам снятся мутные ночные океаны.Над ними города
из камня и стекла,Ночных витрин молочные экраны,Ночных асфальтов зеркала.Нам снится смерть. Серебряные лица,Неописуемые лица мертвецов,Попоны черные, и перья колесницы,И дым кадил, и гул колоколов.Шагнем назад — усмешка пустоты.Шагнем вперед — покойника белесые черты…О, пробудиться, пробудиться!
106
«Каждый день: проснулся — и обои…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 213.
107
«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 215. В хранящемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте стихотворения первая строка звучит иначе:
Умерла и лежала в гробуИ кусала свою губу.И шептала из смертного сна:«Я больна, я совсем больна.Эта тяжесть — ни сесть, ни встать.Эта слабость — век не поднять.Деревянная эта рука.Эта странная в сердце тоска.Я чего-то боюсь, мой друг.Отчего так темно вокруг?Отчего этот страх в груди?Разбуди меня, разбуди!Я больна, я во сне, в бреду,Я от страха с ума сойду!»Чуть потрескивала свеча.Чуть поблескивала парча.Я сидел у холодных ног.Я ничем ей помочь не мог.
108
«Умерла и лежала в гробу…»Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 59.
Мне кто-то подарил окно в весенний садИ складки легкие оконной занавески,И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд,Их бурые стволы в косом закатном блеске.Взволнованно слежу, как медленный закатБеззвучно клонится, огромен, чист и ярок.О, неужели Бог когда-нибудь назадСвой удивительный потребует подарок.
109
«Мне кто-то подарил окно в вечерний сад…»Печатается по тексту первопубликации: Новый журнал. 1952. Кн. XXXI. С. 315. Позднейшая публикация: «Вернуться в Россию — стихами…». С. 154. В SLL другая редакция стихотворения (она совпадает с текстом, сохранившимся в архиве К. К. Гершельмана):
Мне кто-то подарил окно в июльский сад.И вечер, и зари прохладные потоки.Мне кто-то подарил, неслыханно богат,Весь этот мир, невиданно широкий.Взволнованно смотрю, как медленный закатБеззвучно клонится, спокоен и неярок.О, неужели Бог когда-нибудь назадПотребует чудесный свой подарок?Дарить, и отбирать, и требовать назад —Ведь это даже, согласитесь, некрасиво…И звезды ранние внимательно глядят.Серьезно и немного боязливо.
И Бог открыл мои глаза,И я увидел мир:Сияющие небеса,Сияющую ширь.Струилась светлая река,Сияла широка.Сияло солнце свысока,Сияли облака.И мир сиял, и мир светлел,Высок и горделив.И я смотрел, смотрел, смотрел,Дыханье затаив.
110
«И Бог открыл мои глаза…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 213–214.
Еле заметный, в глаза заглянул,Встал на пути.Легкую дверь для меня распахнул,Дал мне войти.В руки мои, наклонясь, положилНочь и луну,Рой золотых и бессмертных светилИ тишину.Легкой походкой прошел, уходя,Неуловим.Чуть поманил, чтобы следовал яДальше за ним.
111
«Еле заметный, в глаза заглянул…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 213. В хранящемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте стихотворения последняя строфа звучит так:
Легкой походкой прошел в глубине.Неуловим.Дал, улыбаясь, последовать мнеДальше за ним.