«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

«Тысячи лет в безнадёжном пути…» [122]

Тысячи лет в безнадёжном пути: Ищем Его и не можем найти. В небе ли? В сердце? В груди? На звезде? — Неуловимый, везде и нигде. Сяду, вокруг беспристрастно взгляну. Вижу деревья и вижу луну. Вижу — полночный качается сад. Слышу — часы надо мною стучат. Сяду, взгляну беспристрастно в себя. Чувствую — руки, затылок, губа. В лёгкие воздух прохладный течёт. В ухе часы отбивают свой счёт. В те же часы — отличить не могу! — Те же часы на стене и в мозгу. Звёзды на небе и звёзды во мне Переплелись, шелестят в глубине. Звёзды ли, сузясь, вонзились в глаза? Я ли, большой, окружил небеса? Звёзды струятся, сияют и льнут, Сердце качают, по жилам текут. Звёзды и сердце. Часы и луна. Нет никого. Тишина, глубина. Надо ль искать нам кого-то ещё? Или и так до конца хорошо?

122

«Тысячи лет в безнадёжном пути…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 221. Другая публикация: SLL. С. 142.

«Два Бога — дневной и ночной…» [123]

Два Бога — дневной и ночной — Склоняются надо мной. Дневной деловит и строг, Бог жизни — прилежный Бог. Из дома уходит с утра: «Прощай, на работу пора. И ты не ленись, мой сын. Останешься в доме один. Что делать — увидишь сам. Ключи тебе передам, Хозяйство всё и весь дом. Отдашь мне ключи перед сном, Когда вернусь под конец». Бог жизни — щедрый отец. Бог смерти — кроткая мать. Постелит сыну кровать: «Набегался за денёк? Иди, отдохни, сынок. Ложись, усни, дорогой. Не бойся, я над тобой».

123

«Два Бога — дневной и ночной…»Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 56–57.

«Сижу над стаканом чаю…» [124]

Сижу над стаканом чаю, Вечерние окна глухи. Я жизнь, как стихи, читаю, Читаю жизнь, как стихи. Поэма страниц на триста. Читаю в один присест. Растянуто, водянисто, Лишь пара удачных мест. Удачны отдельные строки, Ну, скажем, первые сны О том, что женские щеки И розовы, и нежны. Строки о первом романе: Как в комнате у нее Сидели в углу на диване, Сидели — и это все. О том, как лежал кадетом В саду, в траву животом, И были: сад разогретый И я, и Жюль Верна том. Или еще (не вчера ли?): В столовой, молча с женой, И четко часы стучали, Стучали часы надо мной… Отдельные полные строки, Насыщенной жизни клочки, Беспримесной и глубокой, Все прочее — пустяки. Все прочее — нагроможденье Пустых и случайных фраз. Плохое стихосложенье, Ненужно длинный рассказ Про годы скучной работы, Про то, как становишься стар, Про службу, деньги, заботы И вечной спешки угар, И даже про климат гадкий, Про дождь несносный наш… Читаю все по порядку И злобно грызу карандаш. На каждом шагу заминка, Вычеркиваю и рву. «Вот эти главы — в корзинку, Оставить одну строфу». Задумано — гениально. Исполнено — ерунда. С решительностью похвальной В корзинку — и без следа. Сижу над стаканом чаю, Перебираю клочки. Я жизнь, как стихи, читаю Сквозь старческие очки.

124

«Сижу над стаканом чаю…»Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 58–59. Другие публикации: SLL. С. 142–144; «Вернуться в Россию — стихами…» С. 155–156.

«Посмотри-ка, что ты видишь над собой?..» [125]

— Посмотри-ка, что ты видишь над собой? — Вижу, звёзды разбегаются гурьбой. Тлеет лента потухающей зари, Вдоль по улице белеют фонари, И над городом стоит уже, ясна, Полноликая высокая луна. Ночь надвинулась, и вижу только свет. Несветящегося в этом мире нет: Светят окон убегающих ряды, Тротуары ярким светом залиты, Светят женские влюблённые глаза, Светят звёзды, прожигая небеса. — Но смотри же, притаилась неспроста Между звёздами слепая пустота. Темен хаос, и коварен, и силен. Всё заполнить, уничтожить может он. — Это правда, в небе пусто и темно. Лишь по каплям цедит Бог своё вино. Понемногу, чтобы глаз привыкнуть мог, Жгучий мир свой разворачивает Бог. Глаз привыкнет понемногу — и тогда Всё засветится насквозь и навсегда. Хаос тёмен, потому что его нет. Существует в этом мире только свет. В этом мире существует только Бог — Так щемяще, так слепяще одинок. Вместо ночи, вместо тысячи огней, Вместо города, луны и фонарей, Заполняя все небесные моря, Весь блистая, и сияя, и горя, В этом мире, сплошь от света золотом, Посмотри-ка, только Бог один кругом.

125

«Посмотри-ка, что ты видишь над собой?..»Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 57.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА

МИНИАТЮРЫ

Аруна и Харидаза. Индийская сказка [126]

Худ и наг сидит у дороги нищий Аруна.

Худ и наг сидит у дороги нищий Харидаза.

Ветер веет по дороге, посыпает пылью Аруну.

Веет, вьется, забивает глаза Харидазе.

126

Аруна и Харидаза.Индийская сказка. Печатается по тексту первопубликации: 127. Рассвет (Таллинн). 1927. 19–26 нояб. № 13. С. 7. Первое известное нам произведение К. К. Гершельмана, появившееся в печати. Было удостоено 2-ой премии на конкурсе, объявленном газетой «Рассвет» (другие премии не присуждались).

Звенит, блестит на дороге: едет белая царица на восьми белых слонах. Поют, бьют в гонги царицыны слуги, качаются слоны, нагруженные золотом.

— Подай, подай, царица, нищему Аруне!..

— Подай, подай, царица, нищему Харидазе!..

Добра и щедра белая царица; щедра и расточительна белая царица: не умеет считать богатств белая царица.

— Возьми, возьми, нищий Аруна!

— Возьми, возьми, нищий Харидаза!

Отдает всех слонов Аруне царица; отдает малую медяшку Харидазе царица.

Не знает цены богатствам белая царица.

Едет, качается Раджа-Аруна. Идет, качается нищий Харидаза.

— Нет богаче в мире славного Аруны!..

— Нет беднее в мире убогого Харидазы!..

Горят алмазные сетки на белых слонах; горит, звенит золото в тяжелых мешках. В парчовом шатре едет Раджа-Аруна.

Жжет белое солнце голову Харидазы; плачет, сжимая медяшку, убогий Харидаза.

Что это пылится впереди на дороге? Что чернеется на пыльной дороге? Это скачет со своими воинами черная царица.

— Стой, стой, стой, славный Аруна!..

— Стой, стой, стой, убогий Харидаза!

Каждый платит подать черной царице. Каждый отдает ей все, что имеет.

— Отдай, отдай слонов мне, Раджа-Аруна!

— Отдай, отдай медяшку, нищий Харидаза!

Плачет Аруна, отдает слонов черной царице. Плачет Харидаза, отдает медяшку царице.

Дальше скачет с воинами черная царица.

Вьется, веет по дороге ветер, заметает песком Аруну.

Вьется, плачет ветер, погребает в песке Харидазу…

Худ и наг лежит у дороги мертвый Аруна.

Худ и наг лежит у дороги мертвый Харидаза.

В одном из соседних миров [127]

В одном из соседних миров, именно в том, где одиннадцать солнц и поэтому нет теней совершенно, случилось событие: вернулся дядя Петя из путешествия. Дети выпорхнули в переднюю, радостно хлопая крылышками, даже мама прилетела встречать. Дядя имел изумительный вид: в полосатых штанах и под зонтиком. Было ясно с первого взгляда: побывал, действительно, в странах диковинных.

127

В одном из соседних миров.Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 33–34, - с проверкой по автографу, сохранившемуся в архиве К. К. Гершельмана. Перевод на английский язык: Pachmuss Т. Russian Literature… P. 151–153.

Все уселись в столовой. Вокруг стола, но без лампы: ламп не нужно в мире, где одиннадцать солнц.

— Я побывал в страшной и далекой вселенной, — рассказывал дядя Петя, кушая свой любимый салат из фиалковых лепестков, — в том удивительном мире имеются тени. Даже не тени: можно сказать, весь этот мир — сплошная тень, темнота. Только редко-редко мелькают светлые точки: их называют звездами на варварском языке того мира. Представьте себе: темнота величиной с эту комнату, света же в ней — ну, может быть, на булавочный кончик…

Сестра, не лучше ли увести самых маленьких. Им еще рано слышать подобные вещи…

Вокруг этих звезд бегают уже окончательно черные земли. На них — туземцы: первобытные, дикие люди. Они живут только на самой поверхности, у берега омывающей их пустоты. Они движутся вокруг своих островков, вися вниз головою над бездной. В большинстве случаев они имеют одно только солнце. Ночью солнце заходит, и они засыпают от нечего делать…

Дядя Петя хлебнул глоток утренней росы из стакана и продолжал: