Я послал тебе бересту

То ли не доехал детина до Сидора, то ли не достучался в широкие ворота его усадьбы, только окликнули детину со двора Юрия Онцифоровича. А что было дальше, каждый может вообразить себе сам. Может быть, увидел детина на тесовом крыльце самого хозяина, знатного боярина Юрия Онцифоровича, сорвал с головы шапку и, тряхнув в поклоне кудрями, не заметил, как в грязь плюхнулись Семеновы письма. А может быть, в ожидании Сидора напробовался детина браги из посадничьей поварни и потерял Семеновы письма вместе с шапкой. Что ж, я такое, нужно думать, бывало!

Замечательно, разумеется, и то, что грамоты, которые 550 лет назад послал Семен, люди впервые прочли лишь летом 1959 года. Думал ли он, что посылает свои письма не за несколько десятков верст к невестке и Сидору, а из пятнадцатого в двадцатый век?

Если учесть, что оба эти письма найдены на глубине в сто двадцать девять сантиметров, то легко прикинуть, что из глубины веков они шли к нам со скоростью два миллиметра в год. Вряд ли в истории почты найдется пример более медленной «транспортировки» корреспонденции. Впрочем, почта здесь не при чем. Во всем виноват детина, которого нам нужно не ругать, а благодарить. Ведь еще вопрос, читали бы мы эти письма, если бы они дошли до своих адресатов: их могли выбросить, изодрав в мелкие клочья, или бросить в печь. Со своим письмом невестка, наверное, так и поступила бы.

Бесконечное разнообразие текстов

Берестяные грамоты бесконечно разнообразны по содержанию. Ведь они писались людьми разных социальных уровней и занятий, разных наклонностей, охваченных разными заботами и разным настроением. Одни письма написаны в горе, другие в порыве хозяйственного рвения. Порой рукой писавшего водил гнев, а порой — страх. Авторы грамот делали записи для личного употребления и для других людей, своих адресатов. Жизнь постоянно давала поводы для того, чтобы то один, то другой новгородец,

отвязав от пояса отполированное частым употреблением «писало» и расправив белый берестяной лист, садился царапать на березовой коре записку, письмо, распоряжение или донесение. Береста сохраняет все —• от первых робких шагов в овладении грамотой до духовного завещания и извещения о смерти. И те четыре сотни грамот, которые собраны за двенадцать лет на Неревском раскопе, можно сравнить с разбитым на сотни кусков громадным зеркалом, каждый осколок которого запечатлел небольшую, случайно отразившуюся в нем частицу давно исчезнувшего мира.

Эта пестрота текстов определила и многообразие возможностей познания прошлого, заложенное в исписанной бересте. Уже сейчас к началу третьего десятилетия нашего знакомства с новым, открытым в 1951 году историческим источником, этот источник бросает яркий свет на многие, долго остававшиеся в тени закоулки новгородской истории, знакомя нас со средневековым Новгородом подчас с неожиданной стороны.

Вот, к примеру, найденная в 1957 году около мостовой Великой улицы в слое середины XV века грамота № 298. Это небольшой прямоугольный, обрезанный со всех сторон кусок бересты со следующим текстом: «Костка сына Лукина, Офремова сына. Купра Иванова сына, Онитвька. Купра Фомина сына. Игнатья Юрьева сына».

Что это? Запись перечисляет четырех человек, названных в уважительной форме, с отчеством, а в одном случае даже с именем деда. Такое перечисление не может быть записью должников. Около их имен тогда были бы проставлены суммы долга. Не может эта залиска быть и поминанием, в котором отчества никогда не писались. Имена перечисленных в грамоте лиц поставлены в винительном падеже, отвечающем на

вопрос: «Кого?»

А. В. Арциховский, пытаясь объяснить смысл найденной записки, предложил такое интересное решение: «Думаю, что перед нами избирательный бюллетень». В условиях вечевого строя органы власти в Новгороде были представительными главным образом от боярства разных концов и улиц города. Избирались посадники и тысяцкие, архиепископы и архимандриты, кончанские, уличные и купеческие старосты, сотские. Возможно, одно из свидетельств таких выборов и дошло до нас теперь. Речь в нем не может идти о выборах высших государственных сановников. Они, как правило, все известны летописцу по именам, среди которых нет, однако, ни Константина (Костки) Лукинича, ни Киприана (Куп-ра) Ивановича, ни Киприана Фоминича, ни Игнатия Юрьевича. Названные в грамоте лица, если предположение верно, избирались, нужно думать, в органы уличного управления.

Эта находка существенно изменяет распространенное представление о новгородском вече. Вече казалось многим историкам некой вольницей, которая все вопросы государственного управления решала криком и потасовкой. Такие представления основывались на том, что вечевые собрания порой выливались в вооруженное столкновение разных концов города. При этом историки не учитывали, что вечевые собрания происходили ежегодно, а иногда и по нескольку раз в году, а столкновения группировок отмечались далеко не каждое десятилетие. Конечно, общественная жизнь в Новгородской республике была организована и регламентирована. Летопись, например, сообщает, что на вече новгородцы сидели, а не стояли, а это не совпадает с привычным образомбуйной толпы. Что касается выборов, то .при широком распространении грамотности они, вполне естественно, осуществлялись не криком, а подачей бюллетеней, подобных найденному на Неревском конце.

Л. В. Черепнин выдвигает относительно этого берестяного листка несколько иную гипотезу: «Новгородская судная грамота говорит об обязательном присутствии на суде четырех заседателей, по два представителя от каждой из тяжущихся сторон. Может быть, эти четыре заседателя и имеются в виду в берестяной грамоте № 298?» Такое толкование тоже не лишает грамоту качеств бюллетеня.

А вот два небезынтересных документа, связанных с военно-политической историей Новгорода. Напомню, что некоторые известия такого рода, сохраненные на бересте, уже изложены в предыдущих главах этой книжки.

Грамота № 332, найденная в слоях пятнадцатого или шестнадцатого яруса, сохранилась в обрывке. Она написана Кюрьяком и адресована Вышене. Вышеня должен — в том случае, если «князь пойдет», — прислать Кюрьяку шлем, брони, щит, копье и вороного коня. Пятнадцатый и шестнадцатый ярусы дендрохронологически датируются 1197—1238 годами. Это было время почти ежегодных походов новгородцев на чудь, на литву, на немцев, на соседние русские княжества. И, конечно, установить, с каким из многочисленных походов рубежа XII—XIII веков связана грамота № 332, нам не удастся. Но, может быть, она имеет отношение к сборам новгородцев в поход 1207 года, закончившийся по возвращении воинов домой грандиозным антибоярским восстанием, знаменитым в истории Новгорода. Или, возможно, эта грамота написана в дни подготовки похода 1216 года, когда при активном участии новгородских полков в Лвпицкой битве решилась судьба суздальского наследства великого князя Всеволода Большое Гнездо. Кто знает?

Другая грамота — № 69 — выброшена в конце XIII века, между 1281 и 1299 годами, и найдена в 1952 году. Она сохранила следующий текст: «От Тереньтея к Михалю. Пришьлить лошак с Яковьцем. Поедуть дружина Савина чадь. Я на Ярославли, добр здоров, и с Григоремь. Углицане замерзьли на Ярославли. Ты до Углеца, и ту п(о)лк дружина».

Терентий написал Михалю из Ярославля — редкий случай, когда в берестяной грамоте указан «обратный адрес». Он находится в Ярославле вместе с Григорием, пребывает в добром здоровье и просит Ми-халя прислать к нему лошака с Яковцем, присоединив его к дружине Саввы, направляющейся к Угличу. «Угличане замерзли на Ярославле». Эту фразу нужно, по-видимому, понимать так, что угличские суда вмерзли в лед под Ярославлем. Дело происходит во время ледостава, в начале зимы.

Письмо Терентия Михалю особенно ценно тем, что повествует о событиях, не запечатленных летописцем, Между 1281 и 1288 годами политическая жизнь Новгорода, так же как и политическая жизнь Ярославля и Углича, тесно связана с ожесточенным соперничеством двух сыновей Александра Невского — Андрея и Дмитрия, с переменным успехом боровшихся за великое княжение Владимирское. Братья несколько раз сменяли один другого на великокняжеском столе. Новгород попеременно был союзником то Андрея, то Дмитрия, в отличие от ярославского и углицкого князей, поддерживавших Андрея Александровича. Летописец сохранил воспоминание о многих красочных подробностях этого соперничества. Но о походе новгородцев в тот период под Углич и Ярославль мы впервые узнали только из сообщения берестяной грамоты № 69.