Я познаю мир. Горы

Нет, она не горянка, хотя и оказалась в горах еще сызмальства. Отец был военным. Скиталась семья по местам службы Сергея Андреевича Топорнино. Института благородных девиц не оканчивала, но даже основательного гимназического образования было достаточно для того, чтобы она в будущем стала преподавать немецкий и французский языки. Много читала, как и большинство девушек ее юности конца прошлого века, складывалась натурой романтической.

Вся слава ее пошла от Н. Л. Корженевского. С того времени, когда она стала его женой. В 1901 году он появился подпоручиком в глухом туркестанском городке Ош в батальоне, которым командовал ее отец. Способный и даже талантливый офицер, он увлекался техникой (сделал электростанцию и организовал электроосвещение), фотографией, рисованием, военными науками (окончил интендантскую академию). Но настоящее призвание нашел в горах. Может, сказалась та любовь к природе, которую воспитывал в нем отец, – еще с юности страстный охотник в их дворянском костромском имении. Но скорее всего, эту любовь прививают зовущие к познанию и красоте вершины.

Николай Леопольдович не был первым в своем решении проникнуть в глубь Памира, как принято говорить – к сердцу этих неприступных холодных гор. До него делали попытки многие, начиная с Сюань Цзяна (628 г.), Марко Поло (1269 г.) и целого ряда русских путешественников во второй половине XIX века. И все они так и не смогли приблизиться к самым возвышенным местам «Луковых гор», как называли китайцы Памир. Ну, примечательные луковые поляны среди пустынных скал они прошли, а вот безбрежные снежные ледяные просторы никак не располагали к путешествию. Скорее напоминали о белом саване.

Не зря еще Марко Поло оставил предостережение, что тут за 12 дней пути ни жилья, ни травы, ни птиц не встретишь и еду нужно нести с собой. А от большой высоты и великого холода «и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах, и пища не так хорошо варится». Многие могли убедиться в справедливости свидетельства великого венецианца. Но разве остановишь людей благоразумными советами? Так уж суждено им искать истину: одним – в кабинетной тиши, другим – на плахе, третьим – за тридевять земель. Николай Леопольдович верил в свою звезду.

В разгар лета 1904 года он направился к хребту Петра Первого. Сюда до него не проникал ни один путешественник. Велик соблазн идти первым. Но не так просто исполняются желания. Природа, как в сказке, проверяет твою настойчивость и целеустремленность.

Корженевский вроде должен быть доволен: его первый серьезный выход в глубь Памира увенчался и открытием, и исполненным долгом перед собратом по науке. Да и достигнутой целью: долина у северных склонов хребта Петра Первого была пройдена до конца.

Но такова уж, видимо, природа путешественника, да, впрочем, как и всякого исследователя: за окончанием одного пути ему открывается еще более захватывающая перспектива новых дорог и направлений. Через шесть лет Корженевский вновь проникает в это же место – в долину Муксу.

Мало сказать, будто его неведомой силой тянуло уже в знакомые по прошлому посещению места. (Так человек с наслаждением прослушивает знакомую, уже полюбившуюся ему мелодию.) Можно понять состояние первопроходца и по–другому – в этом узле речных долин, ледников, склонов он видел все новые и новые неразгаданные связи, в которых обязан был разобраться.

И появилось еще одно открытие. Погода благоприятствовала, ущелье с ледником Мушкетова хорошо просматривалось, и взору исследователя предстала стройная, белоснежная, холодная гордая красавица... Какие еще эпитеты подобрать к ней?! Да, речь шла о никому не известной вершине. Николай Леопольдович не стал терять время на подыскание новых эпитетов, а принялся измерять ее не только глазом, но и приборами. На первый случай неплохо оценить ее высоту. Получилось не менее 20.000 футов. Даже повыше. Это уже кое–что значило. В дневниковых записях читаем: «На заднем плане ледника (Мушкетова) оказались мощные снежные горы, и среди них особенно громадный, куполообразный пик, который я хотел бы назвать пиком Евгения, в честь моего друга, которому так много обязан по своим поездкам». Кстати, под таким названием вершина и сохранилась на картах Памира до середины 30–х годов, затем все–таки по фамилии...

Думал ли тогда ташкентский исследователь, что пройдут каких–нибудь полтора–два десятка лет и за его плечами окажутся более 70 крупных открытий и изученных ледников Памира – Алая, что он составит первый каталог этих «ледяных рек» Средней Азии, а на карте появятся три ледника и одна вершина его имени.

В детстве и юности нам представляются не весьма реальные мечты – на то и возраст. В зрелости хорошо, если не приходят горькие разочарования. А уж осуществление задуманного не так и часто случается. Многое зависит от верности призванию. (Как скажут психологи, талант – это работа в одном направлении.) Пример Н. Л. Корженевского не первый и не последний. Когда, вопреки полученной изначальной профессии, ожидающей карьере, верх берет вот это многозначительное чудесное призвание. Да еще когда рядом есть та, кто тебя понимает с полуслова и даже без слов... Не зря люди говорят о счастье взаимопонимания.

Как появился «приют пастухова»?

Андрей Пастухов вырвался «на волю» (а горы стали для него, очевидно, той блаженной страной, где он почувствовал вкус хотя бы осносительной свободы), вырвался из затхлой канцелярии. Еще, казалось> совсем недавно усердно скрипели перья в его руке. После окончания начальной школы трудился он писарем на коневодческом заводе в Ново–Деркуле на Харьковщине и после военного училища в Петербурге снова в таком же писарском звании на этом же заводе. Да лучшей карьеры для сына конюха нельзя было и придумать: конторская работа в представлении тех, кто крутит хвосты скотине, почти что барская.

Но умные книжки настраивают юные умы на иной лад. А тут еще писарю и люди примечательные начали встречаться. (Для тех, кто их жаждет видеть, они сами являются – как на охотника зверь бежит.) Топограф Сидоров, старый вояка Болотин порассказали юноше о таких краях, что сердце замирало от восторга. Словом, забросил мечтательный молодой человек канцелярские перья и взял в руки измерительные линейки, угломеры, приборы.

Вначале в команде корпуса военных топографов, потом в поле, на съемках. А попав на Кавказ, уже не мог оторваться от тех зовущих далей. В синеющей полупрозрачной дымке вид открывался прямо–таки первозданный, божественный, демонический – и слов не найдешь для определения того мира. Не прошло и трех сезонов, как Пастухов, ставший уже первоклассным топографом, взошел на более чем полдюжину вершин. И вот снова Эльбрус. Шесть лет спустя потянуло на вторую голову – восточную.

Потом будут рассказывать (и расписывать!) его подвиг. Одни – как его внесли на вершину казаки на бурке. Другие – как он вползал туда на четвереньках (да еще и проводника Агбая почти что втянул за собой), и то после пятой попытки: мешали недомогания, метели, пурга, глубокий снег. Таково уж свойство молвы и памяти – раскрашивать детали, приземлять или поднимать их на пьедестал.

Андрей Васильевич не просто «всбегал» на вершины. Он вел наблюдения, делал замеры высоты, температуры. Следил даже за перелетом птиц в заоблачных далях. (В его заметке, опубликованной в столичном издании, вопреки предположениям орнитологов, отмечены перелеты через Главный Кавказский хребет.) Один из первых русских альпинистов–исследователей, он освоил фотографию, когда ее применение в горах считалось еще задачей недосягаемой. И наверное, проживи он дольше, вклад его в гороведение был бы еще более заметным. Но и так след не затерялся.

«Приют Пастухова» (его поначалу по старым пристрастиям к иностранным словесным красивостям называли «Бельведер Пастухова») – это не так уж мало на такой «монархической» вершине, как Эльбрус. Вот как выглядело в заметках Пастухова восхождение в 1897 году с проводником Агбаем.

«Снизу за нами показалась другая туча и, как чудовище, поползла наверх навстречу первой. Не прошло и несколько минут, как над нами загудела вьюга, пошел густой снег. Ветер усилился. Переждав первый натиск метели и осмотревшись немного, мы прошли вперед. Но снег залеплял глаза, и ветер захватывал дыхание, и мы ежеминутно принуждены были останавливаться, чтобы перевести дух и протереть глаза. Вдруг мой Агбай объявил, что он не пойдет дальше. Я стал усовещивать его, говоря, что позорно отступать, когда мы уже почти на вершине, – до вершины действительно оставались пустяки, – но это не помогло, тогда я обещал ему прибавить десять рублей, он подумал еще немного и согласился...»