Я разрешаю вам жить!

Хозяин вновь затянулся и мечтательно зажмурился:

– Представляешь, мне даже думать об этом приятно. Кругом война, смерть, голод, вши, тиф, одни гибнут на фронте, другие мучаются в тылу, день и ночь работают. А у нас на родине ни голода, ни войны, все сыты, одеты, обуты, женщины почти все с мужьями, девчонки с парнями, веселятся и детей рожают также как в мирное время... А те глупые грузины, что добровольцами пошли... пусть гибнут. Их не жаль. Чем меньше останется дураков и потомства от них, тем в целом умнее будет нация, наш с тобой народ. А я хочу, чтобы наш народ стал самым умным в мире, умнее даже евреев. Наш народ столько за свою истории пережил, настрадался, потому я и хочу чтобы сейчас, когда страдают все вокруг, он не страдал...- Хозяин замолчал попыхал несколько раз трубкой и продолжил.- Как думаешь, потом когда-нибудь грузины оценят, помянут добрым словом нас с тобой, за то, что мы для них сейчас делаем? Что мы все их тяготы на других переложили, пусть тащат, раз не смогли из своей среды умных руководителей выдвинуть, способных возглавить страну, таких как мы с тобой, а?

НКВДшник развел руками, с сомнением покачал головой и солнечный луч, пробившись сквозь неплотно задернутую портьеру, засверкал позолотой его пенсне...

2

Командарм третьей армии на телеге запряженной тощей лошадью объезжал позиции своих войск. Он уже привык к этой удручающей картине и потому спокойно на нее реагировал. По всему периметру окопы, блиндажи, землянки, отрытые еще в феврале, когда вокруг лежал снег... сейчас они все были затоплены талой водой. Немцы методично ежедневно подвергали позиции окруженных артиллерийско-минометному обстрелу, сочетая его с бомбовым ударом пикирующих бомбардировщиков. После нескольких дней таких обстрелов определялся наиболее слабый участок, на который и следовала атака. Тактика противника приводила к тому, что кольцо окружения постоянно сужалось. Таким образом, к началу апреля вся армия скучилась на относительно небольшой территории, которая почти насквозь простреливалась артиллерией противника. Отвечать на огонь было нечем. Единственная связь с большой землей это самолеты У-2, летавшие только по ночам. С них сбрасывалось кое какое продовольствие, минимум боеприпасов и медикаментов.

До КП армии, впрочем, немецкая артиллерия не доставала. Зато его регулярно "обрабатывала" немецкая авиация... Вернувшись с позиций, Командарм зашел в армейский госпиталь, располагавшийся в нескольких больших землянках. Здесь тоже воды было по щиколотки, а кое где и выше. По этой причине раненые лежали на трехъярусных нарах и лучшие места, конечно же были вверху, подальше от воды. Понятное дело, в госпитальных землянках царил настоящий смрад, ужасная смесь запахов сырости, кровавых бинтов, ваты, гниющей плоти, медикаментов... Генерал с трудом подавлял желание тут же повернуться и выйти на свежий воздух. Главный хирург армии, немолодой, исхудавший до впалости щек еврей, доложил о состоянии дел в госпитале. Так и не вникнув в смысл многословного доклада, Командарм спросил, что его более всего интересовало:

– Сколько раненых в среднем умирают за день?

– От двадцати до тридцати человек... У нас почти ничего нет, даже раны нечем дезинфицировать, бинтов нет, перевязываем чем попадя. Товарищ командующий, видите...- врач кивнул на смрадный ряд нар с ранеными.- В таких условиях мы не то, что тяжелых, средней тяжести раненых не можем выхаживать. Долго еще ждать, когда нас отсюда вызволять будут?- медик спрашивал с мольбой в голосе.

– Потерпите... еще неделю, самое большее две,- поспешил заверить врача Командарм, произнося слова достаточно громко, чтобы его услышали раненые на ближайших нарах.- Вы ведете учет умерших?- уже тише обратился Командарм к хирургу.

– Да, вот данные за последние три дня. Здесь числится шестьдесят восемь человек,- так же тихо отвечал хирург, и подал список на трех больших резаных листах оберточной оружейной бумаги.

При тусклом свете немногих керосиновых ламп Командарм, до боли напрягая зрение, вчитывался в список. Фамилии процентов на восемьдесят были славянские, попадались и специфические татарские, мелькнул один армянин и несколько среднеазиатов. Командарм сам не знал, почему его вдруг стал интересовать национальный состав гибнущих людей, может потому, что командующий фронтом этим совершенно не интересовался. Они являлись полными антиподами и давно еще с довоенного времени имели натянутые отношения, даже более того. Так, иной раз, могли неприязненно относится друг к другу родные братья. Здесь же имела место неприязнь между земляками, ведь они родились и выросли в одной области, меж их родными домами насчитывалось чуть более двадцати километров и, тем не менее... Командарм бросил взгляд на главного армейского медика, потом на список умерших от ран и отметил один факт - евреев в списке не было ни одного. Впрочем, евреи в его армии были, и не только главный хирург. Но, опять же, все они служили, или при том же госпитале, или в штабных связистах. И попали они туда не благодаря какой-то особой изворотливости, а на вполне законных основаниях - они все имели соответствующее образование, то есть являлись ценными специалистами, которых надо беречь и на передний край в окопы не посылать.

То, что среди не ценных, которых так сказать не жалко послать под огонь, оказалось в основном его соплеменники как-то задело Командарма. Хотя на войне получилось все также как и в мирной жизни, только цена нужности или не столь большой нужности того или иного человека здесь являлась жизнь человеческая. Командарм к тому же почувствовал и свою собственную вину. Ведь это он тогда в январе, в разгар наступления негласно дал команду кадровикам из молодого пополнения как можно меньше зачислять именно в ударные дивизии "нерусских", в первую очередь среднеазиатов и кавказцев - с ними и мороки много, и к холоду они не привычные и часто языка не понимают. Вот и получилось, что вместе с ним в окружении и оказались в основном славяне да татары с мордвой. С евреями, конечно, другая история, тут все дело в сумасшедшей выкованной веками способности выживать и приживаться - ни один народ в мире не имеет такой способности - хоть как но на дне жизни они не оказываются нигде и никогда. Даже сейчас, когда идет война с немцами, которые объявили евреев своими врагами номер один, и попросту их безжалостно уничтожают, большинство евреев сумели даже воевать не в прямом контакте со своим злейшим врагом, а вот так, хоть и на небольшом, но расстоянии, чтобы ненароком не угодить вот в этот список по двадцать-тридцать в день.

"Боже, шестьдесят семь человек за три дня и в основном русские",- невольно подумал Командарм и вновь мельком взглянул на врача - догадывается ли он, о чем думает генерал? Вновь пробежав список Командарм вдруг отметил, что в нем нет ни одного грузина... Почему он вдруг об этом подумал? Потому что вспомнил, как в разгар наступления в том же январе, когда, казалось, немцы безостановочно побегут и дальше на Запад... Так вот тогда вдруг из штаба фронта пришла разнарядка на награды для особо отличившихся бойцов и офицеров. И вот когда стали составлять списки, начальник политотдела армии эдак ненавязчиво довел до сведения Командарма, что в ГЛАВПУРе хотели бы чтобы в списках, подаваемых на присвоение звания Героев Советского Союза обязательно были бы грузины, а то дескать уже наметилось отставание здесь грузин от армян и даже от азербайджанцев, Хозяину может не понравится. Тогда Командарм как-то особо не озаботился этой ситуацией. И вот сейчас он вдруг обнаружил, что в списке погибших нет грузинских фамилий. И не потому, что они сумели хоть на чуть-чуть дистанцироваться от передовой, похоже их вообще в ударных дивизиях и в его армии не было. Хотя вроде бы должны быть. Ведь количество грузинского населения в СССР сопоставимо с тем же армянским и азербайджанским, но Командарм точно знал, что и армяне и азербайджанцы хоть и не в значительном количестве в его армии присутствовали, а вот грузин почему-то не было совсем... Впрочем, вскоре эти мысли были вытеснены беспокойством вызванным необычайно высокой смертностью среди раненых: если так дальше пойдет... Командарм вышел из госпитальной землянки и вскоре был уже на своем КП. Сразу пошел к связистам:

– Соедините со штабом фронта,- приказал он дежурному радисту.

Со штабом фронта связались только через десять минут.

– Прилетел ли первый из Москвы?- задал, естественный вопрос Командарм.

Ему ответили, что ждут с часа на час.

– Будет ли этой ночью к нам самолет?- последовал второй вопрос.

– В зависимости от погоды,- неоднозначно ответили с той стороны.

У-2 мог летать на предельно малых высотах, где был неуязвим для немецких истребителей, но в ясную погоду даже ночью он становился легкой мишенью для противника с земли. Потому летать приходилось только ночью и только в пасмурную погоду

Так ничего и не добившись от штаба фронта, Командарм, в сердцах выматерившись, вышел на воздух и тут же был вынужден снова забежать назад на КП - начался обычный ежедневный воздушный налет противника, совмещенный с артиллерийским обстрелом. Это означало, что где-то в ближайший час весь пятачок, на котором сгрудилась армия, превратится в сущий ад. Здесь от прямого попадания не спасали ни окоп, ни землянка, да и не каждый блиндаж. Все это время Командарм сидел в блиндаже, морщась от наиболее близких разрывов, понимая, что численность потерь убитыми и ранеными за этот час еще более возрастет.

Если бы Командарм твердо знал: фронт не будет наносить деблокирующий удар, он бы еще в феврале-марте приказал своим дивизиям разделиться и пробиваться через кольцо окружения в разных направлениях. Тогда была еще зима, почва твердая, и пройти можно было практически везде, да и мобильность армии была куда большая: раненых относительно немного, боеприпасы не израсходованы и даже имелось горючее для автомобилей. Но Комфронта упорно хотел сохранить позиции армии как плацдарм для успешного наступления в будущем. Потому приказа на прорыв не давал, напротив строго-настрого запретил всякую самодеятельность. Он обещал, что сможет пробить "коридор" к окруженным. И действительно пару раз попытался и оба раза безрезультатно - противник выстроил крепкую оборону. Когда стало ясно, что своими силами фронт не сможет осуществить деблокаду, Комфронта стал заверять, что сумеет выбить в Ставке резервы и тогда уж наверняка пробьется к окруженной армии. На это сейчас надеялся и Командарм, так как точно знал, что недалеко от позиций центрального фронта формируются сразу две резервные армии, перебросить которые можно в течении трех-четырех суток. Потому он верил и ждал. Надеялся, но где-то в глубине сознания гнездились тревожные мысли: а что если не дадут резервов, что тогда делать? Но он гнал эту мысль: как это не дадут, разве там не видят, что армия гибнет без всякой пользы. К тому же сейчас пробиваться из окружения самостоятельно уже и поздно: армия отягощена двумя тысячами раненых, без автотранспорта, лошади истощены, дороги и проселки в значительной степени стали непроходимы из-за непролазной грязи. Такая армия сможет передвигаться в лучшем случае со скоростью пешехода и станет легкой добычей для артиллерии, авиации и подвижных подразделений противника.

– Товарищ генерал-лейтенант, вас вызывает к рации штаб фронта, они вышли на секретной частоте,- это доложил посыльный, пробежавший от блиндажа связистов до КП, улучив момент, когда бомбежка немного ослабла.

Выйти на секретной частоте могли только командующий или начальник штаба фронта. Это означало, что Комфронта, наконец, вернулся из Москвы с совещания у Хозяина, и вызывает Командарма, чтобы уточнить сроки и детали предстоящей операции по деблокаде армии.