Я разрешаю вам жить!
Шрифт:
3
Они проговорили почти до рассвета, а затем часа три-четыре подремав, полковник отправился на позиции передавать свой богатый опыт бывалого окруженца, а Командарм отдавал приказ за приказом. Те приказы гласили: уничтожить секретную документацию, привести в негодность всю материальную часть, которую невозможно взять с собой, подготовить к эвакуации госпиталь и все медсанбаты... И все это время вплоть до "штатного" ежедневного немецкого совмещенного авио и артиллерийского удара Командарм мысленно искал и никак не мог найти ответа - зачем понадобилось Хозяину так цепляться за этот вроде бы не имеющий большого стратегического значения город, заранее бросить туда аж целых две резервные армии, те самые, которые должны были спасти его окруженную армию. Он не находил в том никакой логики до того самого момента, пока немецкая авиабомба не разорвалась совсем рядом со штабным блиндажем. Взрыв оказался настолько сильным, что сверху через потолочную обшивку посыпались большие
А тогда в 1935 году пришло известие о расстреле Тухачевского, Гамарника, Якира и ряда других высших военачальников Красной Армии. На суде в качестве обвинителя выступал и Егоров. Вернее Хозяин заставил его выступить. И вот мучимый угрызениями совести маршал, слегка выпив, излил наболевшее перед ближайшими подчиненными, которым безоговорочно доверял:
– Вы знаете, за что Хозяин ненавидел и расстрелял Тухачевского?... За то, что тот еще в Гражданскую и после несколько раз пренебрежительно высказывался о его военных познаниях. Он этого не забыл и вот сейчас, добившись неограниченной власти и дождавшись удобного момента отомстил... А остальные Якир, Гамарник, Уборевич... они же евреи, а он очень боится евреев, боится их хитроумия. Он всегда боялся, что евреи его обманут и вырвут власть. Потому возле себя держит только самого глупого из них Кагановича, которого не боится. Потому он избавился и от Троцкого, которого боялся больше всех. В своих действиях он, прежде всего, руководствуется кавказским инстинктом, беспощаден к носителям малейшей для себя опасности и так же беспощадно мстит каждому, кто когда-то чем-то его обидел... Чую и мне несдобровать, и меня он не помилует, помяните мое слово.
Кто-то из собеседников резонно возразил, уж если Хозяин назначил маршала обвинителем по делу Тухачевского и других, то значит ему, как раз доверяет.
– Да нет, братцы, здесь, боюсь, имеет место та же вероломная хитрость, с помощью меня и таких как я расправиться со своими врагами, а потом и этих помощников угробить. Сознаюсь, и за мной перед Хозяином грех имеется, который он мне никогда не простит. Я ведь в 1907 году, еще будучи зеленым поручиком, подавлял волнения в Закавказье, и в Баку, и в Грузии. Подавлял, как положено, как велел тогдашний премьер-министр Столыпин, вешал и расстреливал. Боюсь за это он со мной как грузин и поквитается. А народ свой особенно простой, не интеллигентов, скажу я вам, он в отличие от большинства русских начальников очень любит, хоть никогда в этом и не признавался. Но я то много с ним общался и точно это знаю. Вот помяните мое слово, отомстит, недолго мне осталось...
И действительно маршал Егоров вскоре был арестован и расстрелян. В вину ему, конечно, поставили не подавление восстания в Грузии в 1907 году, а то же что ранее Тухачевскому и прочим обвиняемым высшим военачальникам Красной Армии: заговор с целью свержения советской власти.
Сейчас, вспомнив те фактически предсмертные рассуждения маршала, Командарм вдруг осознал, почему Хозяин так озабочен судьбой именно Туапсе. Для этого потребовалось мысленно представить карту и опустить взгляд ниже Туапсе, ведь менее чем в двухстах километрах южнее Туапсе начиналась малая родина хозяина Грузия, трепетно им любимая. Командарм и до войны уже носил генеральское звание, был вхож, имел знакомства с довольно высокопоставленными людьми и потому знал много из того, чего не могли знать старшие и младшие офицеры, тем более солдаты и сержанты. Знал он и то, что сейчас в войну Грузия продолжает снабжаться по старым довоенным нормам, тогда как остальная страна посажена на полуголодный паек и все отдает фронту. Знал он и еще более неправдоподобный, просто чудовищный факт, то что в этой советской республике в единственной не проведена всеобщая мобилизация всех годных к службе в армии и свободных от "брони" мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока девяти лет... Хозяин действительно, очень любил свою родину, свой народ.
"Так вот оно что, ларчик-то просто открывается... Что ему моя Армия, в которой нет ни одного грузина, или сотни тысяч мрущих от голода в Ленинграде. Он своих хочет спасти за наш счет... за счет наших жизней...- мысли в голове Командарма кружились в лихорадочном водовороте... пока его не позвали к рации - его требовал Комфронта.
– Письменный приказ получил?- бесстрастно осведомился Комфронта, хоть и знал об этом, ибо самолет благополучно возвратился.
– Так точно,- тем же тоном ответил
Командарм.– Когда намечаешь начать прорыв?
– Пока еще не решил, у нас много раненых и они будут сильно тормозить движение,- ушел от прямого ответа Командарм.
Обычно Комфронта не терпел таких неопределенных ответов. Но сейчас он сдержался и, не сделав никакого внушения, повторил свой вопрос:
– Так, когда же думаешь начинать?
– Не раньше завтрашнего утра,- опять не очень конкретно ответил Командарм.
– Почему так долго чухаешься. Тебе собраться, что нищему подпоясаться, танков у тебя нет, орудия без снарядов, их транспортировать не надо, запасов продовольствия тоже нет!- даже через треск радиоэфира, чувствовалось, что в голосе Комфронта появляются нотки - предвестники его знаменитого гнева, которого боялись все его подчиненные, начиная от генералов и кончая рядовыми.
Но Командарм совсем не испугался, некое внутреннее чувство подсказывало, что ему боятся уже нечего:
– Да уж всего-то ничего, бросить более двух тысяч раненых и тогда действительно можно хоть через два часа выступать!- резко повысил голос Командарм и замолчал, ожидая реакции на его слова Комфронта. Но, не дождавшись, заговорил вновь.- А я раненых бросать не хочу, а на подготовку к движению всех медсанбатов требуется время!
Комфронта видимо все же испытал необычную для себя неловкость, и решил в данный момент излишне не нервировать Командарма, оставляя все на потом, если этому строптивцу все же посчастливится самому выйти из окружения. В том, что большую часть армии спасти не удастся, Комфронта ничуть не сомневался - отказ Хозяина дать свежие резервы фактически ставил на ней крест. А раз так, то с этим Командармом, если останется жив, можно будет сделать что угодно, самое малое обвинить в неумелом командовании, ну а если снова начнет залупаться, то вплоть до измены Родине можно припаять. А то, как же, повел с собой двадцать тысяч человек, а сколько вывел? Вот тогда можно будет свернуть его в бараний рог, спросить, как смел так разговаривать с самым влиятельным человеком в Красной Армии. А сейчас нет, не та ситуация, не стоит засорять эфир бесполезными эмоциями. Потому Комфронта заговорил примирительно:
– Ладно, делай как знаешь, тебе там на месте видней, но не тяни. Понял?
– Понял... Разрешите вопрос, товарищ первый?
– Валяй,- недовольно разрешил Комфронта, ибо считал, что говорить больше не о чем.
– Вы в курсе, почему резервы, которые мы с вами хотели использовать для деблокады моих войск, отправляют под Туапсе?
Мало того, что вопрос был задан в том же независимом, а по мнению Комфронта наглом тоне, сам вопрос был верхом наглости. На этот раз Комфронта не сдержался и буквально заорал в трубку:
– Слушай, ты что себе позволяешь, ты что там совсем свихнулся... как ты смеешь!!? Твое дело армией командовать, а не анализировать действия вышестоящих штабов! Если не можешь командовать, так и скажи, не могу, кишка тонка, мы тебе замену найдем!
– Значит в курсе, и все знаешь,- сделал вывод из услышанного Командарм и невесело усмехнулся.
То, что Командарм назвал его на ты совсем взбесило Комфронта:
– Ты как разговариваешь со старшим по должности и званию, да я тебя под трибунал!!!...
– Не ори, ничего ты мне не сделаешь... Попробуй достань. Может, сам через линию фронта пойдешь меня арестовывать?- в том же духе продолжал говорить Командарм, ничуть не стесняясь находящихся рядом связистов.- А говорю я с тобой так, потому что уважительно говорю только с теми кого уважаю, а тебя... Слушай, а ты сам-то кого-нибудь уважаешь, кроме себя, конечно, и Хозяина своего?
По всей видимости, на той стороне, Комфронта либо прогонял всех кто мог слышать этот невозможно обидный для него диалог, либо задохнувшись от злости не знал что отвечать - возникла длинная пауза. Наконец в эфире вновь появился зловеще-спокойный голос Комфронта:
– Товарищ третий, выполняйте полученный вами приказ. Если у вас нет вопросов по существу дела, не засоряйте эфир пустопрожней болтовней. Вам все ясно?
– Мне уже давно все ясно!- Командарм резким движением сорвал наушники и кинул их на стол рядом с рацией. Связисты смотрели на него изумленными глазами - таким своего Командарма им видеть еще не приходилось.
Теперь Командарм вызывал к себе командиров частей по одному и с каждым скрупулезно по часам и минутам прорабатывал время снятия с позиций, маршрут движения и сосредоточение в условленном пункте сбора и место части в общей колонне. В разгар этих совещаний пришло известие, что на позициях одного из полков ранен полковник Никитин. Ранение было средней тяжести, в ногу, пулей снайпера. Командарм отлично знал, что творится в госпитальных землянках, что там его друг из среднего быстро превратится в тяжелораненого. Потому он приказал доставить полковника не в госпиталь, а прямо в его блиндаж и там осмотреть врачу.