Я решил стать женщиной

— А зачем ты мясо готовишь сейчас рано утром, если дедушка придет в семь вечера? Маша, он приедет специально поздравить Лизу, будет нехорошо, если ты уедешь.

— Сказала же, не уеду, — и глаза её сверкнули таким недобрым волчьим огнем, что я вздрогнула. Как хорошо, что она стоит ко мне спиной, а то глядишь, совсем запугает меня до крайней нервности. Вот зараза! Когда всё спокойно и хорошо, так сразу выкидывает номера. И опять вопрос — «Почему?» болезненными огнями сложился в моем мозгу. «Почему? Почему?:» — терзал этот нехитрый вопрос моё сознание. Хуй его знает: Не знаю: Уйди ты дурацкий вопрос. Нет у меня на тебя ответа. Пошёл на хуй! Чужая семейная жизнь — потёмки, собственная семейная жизнь — потёмки, вся моя жизнь — потёмки.

В семь приехал отец, я приехала часом раньше. Накрытый стол, заветренное остывшее поджаренное мясо:

— Ну, а где Лиза? Где Маша? Я вот подарок ей привез, — папа приоткрыл большой пакет и запустил туда руку.

Маши, конечно, не было. Я возвращалась домой: нет, не с предчувствием, я возвращалась с уверенностью, что никого дома нет: и чудо опять не произошло, и показавшееся утром черным, на самом деле оказалось абсолютно черным, — Маша, конечно, использовала такую прекрасную возможность сделать мне неприятность. За что? Мне казалось, что отношения наши становятся прежними. И причем тут мой отец, Лизин дедушка? Он так хотел ее увидеть и поздравить с Днем рождения.

Я вспомнила, когда мы познакомились, Маша жила тогда в общежитии, вспомнила, как она с ангельской внешностью невинной девочки матерой волчицей отстаивала свои полки со сковородками и всё остальное свое жизненное пространство. При мне она выбежала разбираться с жирной девкой, своей соседкой, из-за какой-то ерунды — куска мыла или клочка туалетной бумаги, не помню. Разбираться настолько серьезно, что напугалась не только ее соседка-толстуха, размером больше Маши в два раза, напугалась даже я. Таким обманчивым контрастом я тогда была сильно удивлена и ошарашена. Сейчас «жирной девкой» и соседкой по квартире для нее была я. Модель поведения по отношению ко мне трансформировалась в абсолютно такую же, — она отвоевывала у меня жизненное пространство, если бы она была собакой, она обоссала бы все углы в квартире — МОЁ! Но я не хотела быть ее «соседкой по общежитию», я жила у себя дома, в съемной квартире, но дома. Не надо артобстрелов, не надо войны — жене я сама всё отдам. Почему так происходило — дурацкий вопрос до сих пор без ответа. Может быть, мне меньше стали платить? Может быть. Работы, действительно, становилось меньше, денег, соответственно, тоже. Последний период работы в академии я получала по шесть с половиной тысяч долларов в месяц и рассчитывала после переезда в другую, в более хорошую студию получать ещё больше. Но после переезда это финансовое чудо не произошло, произошло другое чудо, грянул кризис: Наша страна полна же чудес! Вот одно из них и вывалилось на голову нашего терпеливого народонаселения: Давно не раздавали ваучеров, или товаров по талонам, не развлекали Вас денежной реформой? Очень вовремя придумали развлечь народ кризисом, после чего стало хреново совсем, я стала получать меньше настолько, что мне даже стыдно об этом говорить.

Но и раньше у нас с Машей были непростые периоды. Когда-то еще в советские времена иногда летом совсем не было работы и денег. И мы, живя еще в коммунальной квартире, шли в заброшенный уже сто лет сад за Цветочным проездом, набирали абсолютно деградировавшие без ухода недозрелые яблоки и остатки спелой вишни, лазая по самым макушкам разросшихся диких уже деревьев, возвращались домой и варили чудесный, вкуснейший, не жалея сахара, компот. И были счастливы! Я целовала ее кривинькие от не там выросшего зуба милые для меня губы, я любовалась ее красивым лицом, я обладала ее телом: Мы были счастливы!

Счастье было отмерено нам, может быть, щедрой рукой, оно длилось долго, но имело всё-таки определенный размер, не экономили мы его разумно, а выпивали большими жадными глотками, и оно закончилось. Как когда-то само собой пришло решение жениться, точно также мгновением пришло решение развестись. У меня не было злости, не было желания проучить, внутри меня была пустота, мне стало всё безразлично, моя жена отдалилась и навсегда перешла в категорию чужих для меня женщин. Я как-то сама собой осознала и поняла, что не смогу больше дарить свое тепло этому человеку:, позаниматься сексом смогу, заботиться и что-то ей покупать тоже смогу, а просто сесть рядом и с теплотой обнять — не смогу больше никогда. А для меня это было важнее и секса, и видимости семьи, и благополучия, и подгоревшей утренней каши. Нечестно и подло жить с женщиной, не давать ей любви и тепла, когда, возможно, она еще способна получить всё это от другого человека, способна быть любимой и счастливой: и кто-то ее обнимет и почувствует себя она, как раньше себя в моих руках.

— Пап, извини, ради Бога, Маша с Лизой уехали, куда — не знаю. Почему она уехала — тоже не знаю, — я решила не оттягивать объяснения, не говорить: «Сейчас с минуты на минуту они вернутся», не унижать себя при отце поисками и бесполезными звонками по знакомым и сказала всё, как есть. — Я буду с ней разводиться. У нас последний период был очень конфликтный, всё к этому шло: Извини, пап, так вышло. Если бы я знал, что ее не будет, я бы позвонил.

Отец хмыкнул, было видно, что ему неловко. Мы поели, тактичный отец деликатно больше не затрагивал тему наших отношений. Внешне всегда неэмоциональный, он не давал возможности понять себя. Обижается ли он на то, что его не встретила внучка, переживает ли он за меня, или просто переваривает пищу. Мы поговорили ни о чём, и он уехал. Уехал в 11 вечера — мы оба еще внутри надеялись, что Маша с Лизой вернутся. Но Маша решила не оставить нам такой возможности — встретиться дедушке с Лизой, вернулась она с ней домой около двенадцати. Я спокойно сказала, что развожусь с ней, она возмущалась: «Я же приготовила ужин, что тебе еще надо?» «Мне ничего от тебя не надо, я с тобой развожусь».

И мы развелись. Тушинский районный суд, длинный бледный коридор, бледные лица, на первый суд мне не хватило нервов, я не смогла дождаться своей очереди. Сложный вопрос дележки имущества решался за дверьми перед нами. По внешнему виду истца и ответчика было видно, делить им нечего, бедные люди, всю жизнь прожившие на зарплату, даже, может быть, какую-то часть своей совместной жизни в любви, теперь они с ненавистью друг к другу, делили потрепанные стулья и не делимый надвое драный диван. Ебаная жизнь! И идиоты люди! И я такая же идиотка не смогла сберечь самое дорогое — любовь, семью:.

Мы пришли в другой назначенный день: Грубая тетка-судья, но ни каких проволочек. Через пять минут мы уже выходили из «зала суда». Я, дура, еще на что-то надеялась, я думала, что факт самого развода происходит в ЗАГСе, что решение суда о разводе, лишь основание для ЗАГСа развести нас. Что поживем недельку-месяцок, и Маша опомнится, мы оба поймем, что с нами происходит, и заживем снова дружно и счастливо. Но на мой вопрос в канцелярии: «А если мы передумаем и не придём в ЗАГС поставить штамп о разводе, мы по-прежнему будем считаться мужем и женой?» Все канцелярские девушки со смехом ко мне повернулись: «Проснитесь, вы уже разведены, поезд ушёл. Раньше надо было думать». Да, действительно, раньше: Мы вышли из суда: комок в горле, слезы катились, и я не хотела их показывать Маше и шла впереди. Почему всё так? Раньше я плакала над фильмами, где расстаются, где умирает любовь. Сейчас я шла по грязи и слякоти, по вечно раскопанной улице Долгова и плакала над своим сюжетом, над глупым и печальным концом нами же написанного сценария.

Глава вторая

Мы развелись, но жили вместе с Машей еще несколько месяцев. Я еще больше замкнулась в себе, с Машей была немногословна, но зато мы меньше ругались. Мы по-прежнему вместе проводили время, и нас всё также все приглашали к себе в гости вроде как семейной парой. Нас обоих это устраивало.

Я сидела на кухне и ела борщ, ела опять его на ужин. Я успела сегодня и чудесно пообедать, — с Катей мы заехали в Максиму-Пиццу на Соколе, и там я съела мой любимый «Цфезарь с креветками» и мою любимую пасту «Летучий голландец». И вернувшись в студию, я опять ела и ела целый день, снимая Марину Хлебникову для ее нового диска. На съемку мы всегда покупали много еды, всегда заказывали пиццу — одну «Маргариту» и одну «Четыре сыра» из на Усиевича. И сейчас уже перед сном, задрав голову на слишком высоко повешенный мною же телевизор, абсолютно неголодная, я всё равно ела на ужин ароматный приготовленный разведенной со мной женой борщ. Сама я борщ никогда не готовила и не умею готовить до сих пор. Я, наверное, чувствовала, скорую утрату такой, казалось бы, незатейливой возможности вкусно покушать борщечка и использовала каждую возможность насладиться этим простым атрибутом семейной жизни.

От всех моих последних бесконечных переживаний, а, может, я просто простудилась, у меня началось воспаление тройничного нерва. У меня это уже раз случалось, — болит голова, болит лицо, пьешь по несколько таблеток баралгина в день, а головная боль, найдя в мозгах уютное гнёздышко, никак не хочет из них вылезать.

То же самое было у меня и сейчас, я несколько дней уже ходила с головной болью, не находя себе места. Я приходила на работу, ложилась на дурацкий черный диван из ИКЕИ, и полдня потихоньку стонала, делая перерывы на съемки или на встречи с клиентами. Хлебникову снимала сегодня на «автопилоте», ничего не соображая, еле-еле дотянув до конца кажущейся бесконечной съемки. Что там получилось? А вечером я ложилась дома в постель, и продолжала стонать и ныть, а моя разведенная со мной жена, ухаживала за мной, приносила в постель чай и десятую таблетку болеутоляющего.

В прошлый мой подобный недуг мой поход к врачу чуть было не закончился веселой грузинской свадьбой. Телефон врача-невропатолога мне дала наша знакомая и, созвонившись и договорившись о приеме, а принимала врач на дому, я поехала в подмосковный Реутов. У веселой здоровенной тетки, оказавшейся кандидатом медицинских наук, убегали на плите из огромной кастрюли кислые щи, и она со страшными криками убежала спасать свое первое блюдо, а я вторым номером с опаской и с неловкостью вошла в предложенную мне комнату для ожидания. О боже! В кресле в красивой позе сидела яркая красивая девушка с длинными темно-русыми волосами и нежной, бледной, почти белой кожей. Я успела рассмотреть, выглядывающую из красных брючек тонкую изящную щиколотку, любимых размеров округлые бедра под ними, полную грудь в глубоком разрезе её белой кофточки. Огромные выразительные глаза смотрели спокойным взглядом на больного головой нового пациента. Мы поздоровались, и жутко стесняясь друг друга, уткнувшись в телевизор, почти не разговаривали, но за это пятиминутное немногословие мы всё-таки успели познакомиться, и я, набравшись наглости, с колотящимся от волнения сердцем, пригласила девушку в кино. Тут меня уволокли в соседнюю комнату — «медицинский кабинет», и, убрав с кровати огромные стопки, приготовленного для глажки белья, меня зачем-то раздели, осмотрели и начали безжалостно мять мою спину, потом потыкали электродами мою несчастную голову, типа иглоукалывание: На этом сеанс моего исцеления не закончился. В программу дальнейшего моего лечения частный медицинский сектор любезно включил: наконец-то, доварившиеся кислые щи, продолжение знакомства с прекрасной грузинской девушкой Медико и приготовленную ею же вкуснейшую лазанию. Разве захочется потом пойти после такого лечения в районную поликлинику?