Я сама призову себе принца!

Им никогда не запрещали пересекать горные хребты, изучать мир, становиться частью жизни других рас. Однако гордыня драконов, их предков, тех, которых из них никто практически и не помнит, оказалась слишком заразной. Поэтому дракониды по своей воле никогда не покидают Намай, лишь отправляют своих верных псов выполнять их поручения.

Вот так и завершается эта легенда про непомерную гордыню, почему исчезли драконы и как появились дракониды. Печальная, но поучительная история, которая, я надеюсь, никогда больше не повторится…

Слушая его чистый, бархатный голос все это время, ощущая тепло, ласку его нежных прикосновений и слыша ровный и громкий стук сердца, я смогла полностью расслабиться. И целиком погрузиться в эту легенду.

Однако, поскольку я порой слышала отдаленные отголоски боли в его голосе во время повествования, спросила:

— Ты участвовал в той войне. Ты сражался против драконов, — но отчего-то так вышло, что прозвучали не вопросы, а утверждения, в которых я не сомневалась.

— Да, — его ладонь вновь мягко коснулась моих волос, а затем мужчина, опустив голову, стянув капюшон с моей головы, уткнулся носом в рыжую копну. — И порой, закрывая глаза, я вижу войну так же ярко, будто она произошла только вчера.

— Наверное… это было страшно?

— Нет, мне — нет. Меня страшило другое — итог: к чему привела гордыня драконов. И причина, по которой я до сих пор это вижу, заключается во мне, в моем нежелании забывать, к чему может привести чрезмерное желание власти, непомерное высокомерие и безграничная спесь. Сколь мудры и сильны драконы были, столь же много, очень много зла, боли они причинили всем. Их сила и мудрость стала проклятием не только для них, а для всех. Я не хочу повторения. Пусть сейчас наш мир далеко не идеален — расы опять стали разобщены, вокруг творится много несправедливости, но теперь каждый решает за себя, как ему жить, чему верить, какой избрать путь и какая судьба ему уготована. А не ждать плачевной участи от того, кто возомнил себя чуть ли не божеством. Век драконов ушел. И я рад этому.

Вот только я отчего-то не до конца поверила его словам и, конечно, сказала об этом:

— Ты грустишь. Нет, ты и правда рад, что всё закончилось, но…

— Ты права, проницательная Надежда, ты видишь истину. Во мне всегда будут теплиться мысли — неужели нельзя было поступить по-другому? Почему правда так и не достигла разума драконов? Они ведь не были глупы, они были воистину мудры, и сострадание им некогда не было чуждо. Так что же побудило их поддаться тлетворным мыслям, насквозь отравить разум и сердце и позволить совершать такое неприкрытое зло?.. Я так хочу найти ответы, логичные и разумные объяснения, но их, наверное, просто не существует. Или они столь просты, что я не вижу их на поверхности, пытаясь разгадать тайну равную загадке возникновения вселенной и столь разных, непохожих друг на друга созданий на одной нашей планете.

— Может… — непросто было озвучить то, во что я сама никогда не верила, однако после того, как сама угодила непонятным образом в другой мир, начала подумывать, что есть что-то, что невозможно понять. — Может, это вина богов?

— Богов? — Дарахар отрицательно качнул головой. — Нет, моё солнышко, богов не существует. Некоторые верят в Верховного, но лишь от того, что им требуется вера, чтобы найти творимой вокруг несправедливости логичное оправдание и силы в себе, дабы двигаться вперед. Им нужна надежда на лучшее, что-то светлое и доброе. Тогда им на помощь и приходит вера. Что это однажды свершится. Болезнь отступит, разбитое сердце излечится, виновный в злодеянии будет наказан. И это хорошо — надеяться и верить в свет, чтобы разогнать мрак. И если они считают, что это помощь Верховного, им так легче и проще жить — пусть так и будет. Однако прикрываться высшими силами и винить их в злодеяниях, что были содеяны нами, не стоит… это лишь больше очернит сердце, не излечит больную душу. Поэтому не стоит обвинять высшие силы во всех грехах, что творят только сами смертные.

С каждым произнесенным словом я все сильнее уважала этого мужчину, которого когда-то хотела придушить и считала самым невыносимым. В его словах была мудрость, истина. В них заключался несгибаемый стержень его личных надежды и веры. И даже сострадания, которого он не стеснялся.

— Дарахар…

— Да?

— А какие были драконы? Ну кроме того, что невероятно высокомерные.

— Они были прекрасны. В них было прекрасно всё — грациозность и сила, стремительные линии их тел, удивительных оттенков чешуя, вековая мудрость, цепкий ум и могущество. Драконы воплотили в себе всё лучшее, поэтому настолько обидно, что они же стали и отражением всего самого худшего.

— Знаешь, что удивительно?

— М-м?

— Я слышу в твоем голосе одновременно и всепоглощающую ненависть к драконам, и сочувствие, и даже непомерную тоску. И не могу понять, как это может сосуществовать в такой… гармонии, если можно так выразиться.

— И снова ты видишь саму истину, — мужчина едва слышно усмехнулся. — Ты права, мои чувства к ним многогранны. Возможно, потому, что я был свидетелем их расцвета и стал непосредственным участником заката. И тоскую по временам… когда всё было чуть проще. Думаю, с возрастом чувство ностальгии становится присуще всем разумным созданиям и обостряется с прожитыми годами.

Он замолчал, а я вдруг отчетливо поняла, что просто хочу вдоволь насладиться обществом мужчины. Этим странным ощущением и чувством, что сейчас охватило меня в его объятиях.

Я всегда привыкла быть одна, решать самостоятельно свои проблемы, не прося помощи и поддержки. Мне нравилось быть сильной, решительной. Отстаивать свои мнения и убеждения. Подставлять плечо слабым, заботиться о других. Быть лидером. Мне никогда не хотелось стать слабой, маленькой, и чтобы за меня всё решали. Когда мужчина пытался доминировать в наших отношениях, то этим отталкивал меня, потому как я желала быть как минимум на равных. Я понимала, что мужчин это пугало, но ничего не могла с собой поделать. Да и не хотела. Потому что ощущала их слабость, отсутствие несгибаемого стержня и с легкостью забывала про несостоявшиеся отношения. И искала себе «удобного» спутника.

Так отчего же сейчас, в такой неудобной и непривычной для себя ситуации, мне так комфортно? Хорошо быть маленькой, ощущать себя под защитой, принимать заботу и воспринимать её как должное. А ещё мне было так уютно посреди смертельной бури. Я могла позволить себе забыть на время обо всех страхах, тревогах, зная, что мужчина позаботится обо мне, защитит, поможет. А от его легких прикосновений кружилась голова и сердце вело себя странно… При этом, будучи сейчас маленькой, беззащитной Надиной, я не ощущала себя хуже, чем когда была Надеждой. Ведь именно этот странный мужчина рядом делал меня выше, лучше, сильнее.

Как такое, вообще, возможно?! Как можно чувствовать себя одновременно крошечного роста и высокого? Слабой и сильной? И какого черта мне хочется его поцеловать? Дарахар ведь ничего такого сейчас не делает, лишь прижимает к себе, ласково гладит по волосам, как ребенка, и просто молчит! Так отчего меня тянет к нему?! Я точно не из тех, кто чувство благодарности спутает с чем-то другим, для этого я слишком здравомыслящая. Я четко вижу грань, где и за что я ему благодарна, хочу сказать спасибо, а за что мне хочется его шлепнуть по рукам или поругаться.

Это что-то другое. И мне не нравится ощущать то, что я себя и свои чувства не понимаю! И, что самое странное, чем больше я пытаюсь в себе разобраться, думать обо всём этом логически, тем больше запутываюсь!

Как же это раздражает!

Осознавая, что чем дольше продлится этот восхитительный момент, тем мне будет сложнее потом со всем справиться, я намеренно ехидным, максимально саркастичным тоном произнесла:

— Слушай, Дарахар, а сколько тебе лет? — желая испортить это восхитительное мгновение, чтобы потом мне было проще стереть его и воспоминания об этом мужчине из своей памяти.