Я сделаю это для тебя

Он пожимает плечами:

— Неправда. Ты просто не хочешь.

Что ему известно?

— Зачем спрашивать, если заранее знаешь ответ?

— Затем, что ответить должен ты. Это единственное решение.

О чем он?

— Ладно, давай разберемся с тобой. Почему так вышло в Лондоне? Мне ужасно тебя не хватало.

— Так будет всю оставшуюся жизнь, папа. Тебе придется привыкать.

Привыкать…

— И все?

Он застенчиво улыбается:

— Нет. Правда в том, что я навещаю отца. Но там ты уже не мой отец.

Его признание переворачивает мне душу.

— Я тебя не узнаю. Вот и не могу найти.

Я молчу, пытаясь осознать смысл сказанного.

— Мне трудно это объяснить, — продолжает он. — Обычными, здешними словами не опишешь, что чувствуешь наверху, они не годятся для того мира. Души сближаются из-за «сродства», благодаря «общим ценностям», как ты когда-то говорил. Там твоя душа потерялась.

Я чувствую себя опустошенным. Нет сил ни на объяснения, ни на вопросы. Нужно быть твердым, решительным.

Он продолжает, набирает очки:

— Мама хотела бы поговорить, и ты это знаешь. Она часто о тебе думает. Ты ей нужен. Она плачет, но тебя никогда нет рядом, чтобы ее утешить. Пьеру тоже плохо. Мама им занимается, но делает не то. Она слишком его опекает, боится, как бы чего-нибудь не случилось. Ты должен быть рядом, говорить с ними, любить их.

Его советы приводят меня в бешенство. Истина невыносима и чудовищно жестока, когда пытаешься ее отрицать.

— Я люблю их.

Слабое оправдание. Но другого у меня нет.

— Папа! — нервно восклицает он.

Мое бегство приводит его в отчаяние.

Нельзя поддаваться, нельзя его слушать, пробовать осознать, что он пытается мне внушить.

— Я не желаю об этом говорить!

Тон у меня жесткий, даже повелительный.

Он хватает цветок, гладит лепестки, вдыхает аромат. Произносит не глядя:

— Я люблю тебя, папа.

Откуда эта нежность? У меня заходится сердце. Я, кажется, понял.

— Знаю… Но почему ты так это сказал?

Он встает, поворачивается ко мне спиной, смотрит на изгородь.

— Потому что я хочу, чтобы ты знал. Потому что не могу сказать ничего больше — все остальное внутри тебя.

Он умолкает, сокрушенно-печально качает головой, но на меня не смотрит.

— И потому… что я больше не приду.

Я вскакиваю, охваченный паникой.

— Нет, Жером, ты не можешь меня покинуть! Я в тебе нуждаюсь! Я едва не рехнулся там без тебя, да не едва, а именно что рехнулся! Ты пытаешься меня наказать? Догадываюсь, что ты думаешь о моей миссии, я не отступлюсь! Мне это необходимо! Я не могу принять случившееся, ничего не сказав и не сделав. Не могу сдаться, как сдались остальные. Я должен действовать, показать им всем! Хочу, чтобы они поняли: никто не смеет безнаказанно убивать детей! Ни у кого нет права делать несчастными целые семьи под предлогом защиты «великого дела»! Пусть знают — я не трус. Я просто не смогу жить, если не отомщу за тебя! Прошу тебя, Жером, пойми это и не бросай меня!

Моя сбивчивая, горячечная речь переходит в рыдания, по щекам текут слезы. Утираю лицо рукавом, ищу его взглядом и не вижу. Он исчез.

— Жером!

Мой крик разрывает пространство ночи и медленно тает в ее глухой тишине.

* * *

Встреча с Салливаном прошла относительно благополучно, то есть гладко и без сюрпризов. Элегантно одетый, улыбающийся, излучающий уверенность в себе… Я ввел его в заблуждение, однако за обедом он смотрел на меня с непривычным любопытством. Упреждая вопрос, я сказал, что досье «Спаркс» отнимает у меня много времени и сил, и Салливан не стал углубляться в детали. Меня беспокоит один вопрос: неужели я так сильно изменился? Заметно ли по моему лицу и поведению, сколь неустойчиво сейчас мое психическое состояние?

В начале трапезы мне было трудно сконцентрироваться на разговоре. Чтобы отыскать в себе необходимые мотивации и терпение, я решил воспринять это как тренировку. Очень скоро мне придется сыграть роль высокопоставленного маркетолога, и сыграть безупречно, поскольку я уже договорился по телефону о встрече с Мохтаром Эль-Фассауи.

— Знаешь, Даниель, — сказал Салливан, перейдя на доверительный тон и придвинувшись ближе, чтобы подчеркнуть глубину момента, — ты работаешь и на себя тоже. Я старею… Через несколько лет уйду на покой… и ты — лучший кандидат на мое место.

Мне понадобилась одна лишняя секунда, чтобы отреагировать должным образом и поблагодарить Салливана за доверие, и он это заметил, но отнес на счет волнения.

В самолете на обратном пути в Лондон я думал о том, что предстояло сделать в ближайшие дни. Поставленная цель куда важнее будущей карьеры и застольного посула повышения. Теперь у меня есть план.

В кармане куртки лежит письмо, которое я утром написал Бетти в «Маленьком Париже» за чашкой кофе.

Возможно, мне отправлять его не придется.

Все будет зависеть от исхода моей миссии.

* * *

Я достал номер телефона Мохтара Эль-Фассауи. Не без труда — пришлось обращаться к парижским друзьям-финансистам, выслушивать неумелые соболезнования и дежурные заверения в дружеских чувствах. Я без малейшего зазрения совести использовал преимущества, которые давал мне статус отца жертвы.

— Даниель, если я могу быть чем-нибудь полезен… — сказал один из них.

— Можешь. Мне нужна услуга.

— С удовольствием, — поторопился заверить этот даже не приятель, а деловой знакомый, удивленный тем, как буквально я воспринял его предложение.

— Мне необходим номер телефона одного лондонского бизнесмена.

Мой собеседник помолчал, сбитый с толку и разочарованный неуместной просьбой, но дать задний ход уже не мог. Я понял, что нужно поднажать, и надавил на чувства:

— Я уехал в Лондон, чтобы попытаться… хоть немного отвлечься. Работаю день и ночь, это помогает.

— Понимаю, — пробормотал он, успокоенный моим доводом. — Работа обязательно поможет. Называй имя. Я сделаю все, что смогу.

На следующий день он прислал мне по электронной почте прямой номер Мохтара Эль-Фассауи.

Я был уверен, что вышел на верный след, и начал тщательно готовиться. Ниточка была тонкая, но требовала включения профессиональных навыков, и это мне нравилось. Я умел общаться с подобными людьми. Я проработал все возможные ситуации, постарался предусмотреть все вопросы и ответные реакции, снова и снова повторяя свою роль, желая быть уверенным, что нигде не собьюсь.

Перед звонком я собрался и попытался хоть на время обрести спокойствие и заглушить терзающую сердце тоску. Я должен быть крайне убедителен в роли торгового агента, пытающегося заарканить добычу.