Я сделаю это для тебя

Министр сделал знак Фредерику Лену, и тот приглушил звук телевизора.

— История с пожертвованиями мне совсем не нравится. Это выглядит так, как будто общественное мнение обсуждает с похитителями размер выкупа! У нас нет ни одного контакта, ни одного следа, ничего, но речь уже идет о сногсшибательных суммах, это не выдерживает никакой критики. Возможно ли, что похитители манипулируют нами, хотят заставить торговаться? Что ты об этом думаешь?

Министр взглянул на Фредерика Лена.

— Мы можем пойти двумя путями… — Советник министра по связям с общественностью колебался. — Первый: убедить Эрика Сюма прекратить сбор денег, ясно дав понять, что правительство не сможет их использовать, даже в том — маловероятном — случае, если мы согласимся вести переговоры. Второй… заключается в том, чтобы позволить движению набирать обороты. Речь ведь в конечном счете идет о народном порыве, основанном на такой безусловной ценности, как солидарность. Нас как раз и упрекают в том, что мы ею не дорожим. Если нам удастся освободить заложника, не вступив в торги с похитителями, мы не только станем героями, нас назовут выдающимися государственными деятелями, ведь мы предложим вернуть деньги жертвователям либо перевести эти суммы Ассоциации помощи жертвам терроризма. Если же все-таки придется вести переговоры, мы скажем, что такова воля французов. И убьем одним выстрелом двух зайцев: наша неспособность решить дело без переговоров с террористами будет истолкована как желание прислушаться к ожиданиям общества. Выигрыш очевиден.

Министр встал и принялся кружить по кабинету, заложив руки за спину: он взвешивал оба варианта, руководствуясь скорее политической целесообразностью, чем личными чувствами, побуждавшими его к противостоянию.

— Согласен, пусть все идет как идет.

* * *

— Триста тысяч евро! — объявила Клара, войдя в кабинет Шарля.

Эрик присвистнул, а Изабель сделала большие глаза.

— И это не предел. Учитывая темпы, которыми поступают пожертвования, к концу недели сумма удвоится.

— Невероятно, — прошептала Изабель.

Шарль пожал плечами:

— Мы вступаем в область тотальной иррациональности. Неизвестные похитители, неизвестный заложник — не богатый и не знаменитый, загадочное послание и закусившее удила общественное мнение. И мы… посередине… Повторюсь: мы играем в опаснейшую игру. Рискуем захлебнуться — мы и так мало что контролируем.

— Я с тобой согласна, — кивнула Изабель. — Все мы разрываемся между восторгом — любому захочется быть в центре событий и извлекать из этого пользу для канала — и страхом услышать в свой адрес обвинения в безответственном поведении.

Эрик встал:

— И какой у нас выбор? Информация проходит через нас, мы ее обрабатываем и отсылаем потребителям. Мы — сердце системы.

— Ладно, ладно, — раздраженно бросил Шарль, — но кто ее мозг? Кто всем заправляет?

— Конечно, нами манипулируют, — согласился задетый за живое Сюма. — Но разве мы более свободны, когда читаем послания Елисейского дворца или берем интервью у президента или премьер-министра… по их просьбе? Мы и в этих случаях всего лишь ретрансляторы!

— Знаешь, в чем разница? Мы понятия не имеем ни кто сегодня снабжает нас информацией, ни какие у них цели, но создали неконтролируемую ситуацию.

Изабель шумно вздохнула, окончательно выйдя из себя:

— Мы не станем снова начинать вечный спор о том, кто кем манипулирует. Мы все осознаем риски и ставки в этой игре, и все готовы продолжать, так? Сначала я была в ужасе, но теперь успокоилась. Мы уже не одни в деле — все собратья по цеху следуют за нами в кильватере. Если все рухнет, кто посмеет бросить в нас камень?

— Ты права, — согласилась Клара. — Кое-кто зашел много дальше. Взгляните на заголовки.

Молодая журналистка положила на стол две газеты. На первой полосе одной из них была помещена размытая фотография заложника, сделанная с видеопленки. Подпись гласила: «Какова, по-вашему, цена этого человека?», заголовок в другой газете был сформулирован как призыв: «Что вы готовы сделать для освобождения этого бездомного?»

— Они просят читателей присылать пожертвования в редакции, — уточнила Клара. — Мы никогда не были столь прямолинейны.

— Столь откровенны, — уточнил Шарль.

— Что будет с пожертвованиями? Кто их соберет? Кто гарантирует, что деньги пойдут на дело?

Шарль развел руками.

— Мы складываем чеки в сейф в дирекции, — сообщила Изабель.

Эрик хитро ухмыльнулся:

— У нас есть сюжет для следующего выпуска.

Коллеги как по команде взглянули на него.

— Мы поставим вопрос о сборе и хранении этих сумм. Зададим фундаментальный вопрос — сможем занять более высокоморальную позицию.

— Гениально! — воскликнула Клара.

Эрик лучезарно улыбнулся в ответ:

— Можно назначить ответственным кого-то из технических сотрудников или предложить создать контролирующую инстанцию. Взять интервью у представителей благотворительных фондов и какого-нибудь бонзы из Министерства экономики.

— Что думаешь, Шарль? — спросил Эрик.

Старый профессионал только плечами пожал в ответ.

Даниель

Возле паба останавливается черный лимузин. Мохтар напряженно улыбается.

— Это важная встреча. Я рискую доверием шейха, — говорит он, объясняя, почему так напряжен.

— Я, знаете ли, тоже нервничаю!

Сердце бешено колотится, ноги дергаются, по спине пробегает дрожь. Кажется, я могу пересчитать все волоски на теле и голове, почувствовать, как каждая пора всасывает необходимый для успокоения кислород. Мне знакомы эти симптомы. То же самое я ощущал двадцать лет назад перед каждым ограблением или налетом. Правда, тогда это странное чувство было сродни величайшему наслаждению, а сегодня оно скорее напоминает сильнейшее недомогание. В душе притаился глухой страх, который я отношу на счет грядущей схватки с моим врагом.

Мохтар молчал всю дорогу и смотрел в окно на прохожих. Его поведение беспокоит меня. Чего он опасается на самом деле? Я думал, он попытается меня успокоить, подготовит к встрече, даст несколько советов, но этого не происходит. Странно.

Мы подъезжаем к дому, водитель открывает дверцу, я выхожу и испытываю желание обернуться и взглянуть на окно моего гостиничного номера, но к нам уже направляется один из охранников. Он пожимает руку Мохтару, кивает мне и что-то говорит в микрофон невидимому собеседнику.

Калитка приоткрывается. Мы идем по аллее. Кажется, я здесь уже был: мне знаком каждый куст, каждая скамейка, каждая статуя — я множество раз проделывал этот путь у себя в голове.

Два амбала впускают нас в дом. Смотрят они ой как неласково, и я молюсь, чтобы лицо меня не выдало.

Один из телохранителей делает вопросительный жест, и Мохтар отвечает:

— Я за него ручаюсь.

Мой расчет оказался верным. Они не станут меня обыскивать. Оружие у меня в промежности они бы все равно не нашли, но я чувствую облегчение.