Я сделаю это для тебя

— Ну что за мрачняк, вечно думаешь о худшем! — бурчит он и с явной неохотой убирает конверт в карман.

Они выходят в утренний туман, останавливаются возле машины и машут нам.

— Обожаю их, — шепчет Соломон.

— Я тоже.

У меня тяжело на сердце. Душу гложет мрачное предчувствие, что больше я друзей не увижу.

* * *

Я сообщаю Соломону свой план, и мы приступаем к его осуществлению.

Соломон натягивает капюшон, приводит на кухню шейха и силой заставляет его сесть. Фейсал пугливо озирается, смотрит на меня.

— Что вы собираетесь делать? — спрашивает он.

С проповедника-террориста сошла вся спесь. Маска высокомерной невозмутимости дала трещину. Он пытается взять себя в руки, но события последних часов пробили его броню.

— Я собираюсь убить вас, — спокойно сообщаю я.

Он вглядывается в мое лицо, надеясь прочитать на нем опровержение страшных слов, но ничего не видит и поворачивается к Соломону.

— Не позволяйте ему, — молит он, — скажите, что это ошибка.

Соломон не реагирует.

— Не я заказчик теракта, который унес жизнь вашего сына! — выкрикивает он. — Я не командую никем и ничем. Пресса и телевидение повесили это на меня, потому что им требовалось ткнуть в кого-нибудь пальцем. Я ничего не опровергал, это было мне на руку.

— Вы член «Аль-Каиды», — говорит Соломон.

— Никто не является членом «Аль-Каиды»! Это не организация, а состояние духа, воли, способ действий. Все отчаявшиеся мусульманского мира могут объявить себя членами «Аль-Каиды». Неужели вы верите, что я встречался с Бен Ладеном, говорил с ним? Бросьте… Я во многом с ним согласен, это так, но отнюдь не во всем. Далеко не во всем! Я, как и вы, занимаюсь связями с общественностью… Я посредник между страхами западного мира и ненавистью тех, кто поддерживает Бен Ладена и его соратников! Я знаю силу слов, когда неясен расклад. Моя цель — объединить вокруг себя как можно больше несчастных!

— Значит, вы их предаете, — заявляет Соломон.

Страх искажает лицо шейха, взгляд становится тусклым.

— Предаю… пустое слово… Я использую любые средства, чтобы добиться своей цели.

— Выходит, для тех, кто боготворит вас, вы предатель, — холодно говорю я. — Как еще назвать того, кто обманывает своих? Если бы ваша паства услышала ваши речи, вас немедленно записали бы в предатели.

— Конечно, — соглашается он, опуская глаза. — Но только потому, что в сражении, которое мы ведем, они видят не дальше собственного носа.

Я встаю, хватаю пистолет и приставляю ему ко лбу.

— Пора обратиться к вашему Богу.

Шейха начинает бить дрожь.

— Нет, умоляю вас, не делайте этого!

— Я думал, вы не боитесь смерти. Радуйтесь, вы умрете как мученик.

— Нет! Я не хочу умирать!

— А как же ваши семьдесят девственниц?

— Это аллегория! Прошу вас…

— Значит, вы лгали, обещая гарем тем отчаявшимся, которых просите пожертвовать жизнью?

— Нет, не лгал. Все не так! Вы должны это понимать, вы занимаетесь тем же самым.

— Вы пользуетесь доверчивостью людей, их отчаянием.

— Конечно пользуюсь! А как, по-вашему, выигрываются войны? Что говорил своим солдатам Наполеон? Что обещал армиям Гитлер? Счастье, блаженство, власть, гордость… Война есть война.

— Вот как вы это понимаете… В действительности вам нужна только власть. Плевать вы хотели на правое дело.

— Дело оправдывает власть, — бросает он.

— Нет, в вашем случае власть главенствует над делом, — возражаю я. — Вы дошли до того, что солгали мне о гибели в Афганистане жены и детей, так ведь?

Он поднимает на меня удивленный взгляд:

— Как вы узнали?

— Я не знал — только подозревал. Вы сфальшивили. Но теперь я знаю наверняка.

Он отворачивается, злясь на себя за то, что так легко попался в расставленную мной ловушку. Он отвратителен мне своим лицемерием.

— Эта ложь помогла вам создать себе репутацию мученика-бунтаря и морочить голову последователям. У вас нет чувства чести, вы мне отвратительны. Вы не достойны жить.

Я вжимаю дуло пистолета в лоб шейха.

— Сделайте что-нибудь! — в ужасе кричит он Соломону. — Если он меня убьет, мои люди достанут его.

— Вы меня уже убили, — говорю я.

— Они будут преследовать вашу семью!

— Они под защитой. Читайте молитву.

Шейх опускает голову. Пот выступает у него на висках, стекает по щекам на бороду.

Он бормочет молитву.

— Как вы думаете, сколько людей испытали тот страх, который вы чувствуете сейчас? Сколько несчастных даже не успели воззвать к Богу, когда ваши фанатики перерезали им горло?

Он на мгновение умолкает. Возможно, хочет ответить, но спохватывается и снова начинает бормотать молитвы.

Я взвожу курок. Он щурится, как будто хочет оттолкнуть пулю, льет слезы, не переставая молиться.

Я отступаю на несколько шагов, прицеливаюсь и нажимаю на спуск. Звук выстрела прерывает его бормотание.

* * *

Он открывает глаза через две секунды, не успев осознать случившееся.

— Ваши холостые патроны, — объясняю я.

Он что-то лопочет, потом падает на пол и разражается рыданиями.

— Видели бы вас сейчас те несчастные, что взорвали себя, наслушавшись ваших проповедей…

Я выхожу из комнаты. Мне кажется, что я не дышал целую вечность. Нужно выйти на воздух и прийти в себя.

Не могу определить словами свое состояние. Что я чувствую? Облегчение? Неудовлетворенность, потому что не убил его? Мысли мешаются в голове.

Соломон, шестым чувством уловив мое смятение, подходит и говорит:

— Это было верное решение, Дани.

— Я должен был убить его.

— В некотором смысле ты это сделал. Но не стал убийцей — в отличие от него.

— Ты, безусловно, прав, но как же все сложно…

— Ладно, пошли. Нужно закончить работу. Я покорно следую за другом, понимая, что в моем нынешнем состоянии правильней всего будет довериться его здравому смыслу.

Жан

Борис Дебрюин еще раз перечитал отчет своих сотрудников. Дело осложнялось. Всякий раз, когда появлялся очередной след, выяснялось, что он никуда не ведет, и исчезала всякая надежда продвинуть расследование. Дебрюину удалось объединить усилия служб безопасности и антитеррористических подразделений, но это мало что дало.