Я сделаю это сама

– Я могу испугаться и запаниковать, - усмехнулась я. – Орать начну и бегать по дому.

– Да и бегай, сколько душа запросит, - отмахнулась Дуня. – Только в дом не пускай.

– Это, наверное, не сложно. Я готова попробовать.

– И слава богу, - кивнула Дуня. – Значит, пока светло, нужно помочь им собраться.

За занавеской зашевелились, туда тут же юркнула Ульяна.

– Сейчас я ей всё обскажу.

– Сделай милость. А то ещё ж откажет, с неё станется, - вздохнула Дуня.

– Слушай, а у неё что, больше нет никого? Ну там родителей, братьев-сестёр? – спросила Дуню я.

– Нет. Её сюда отец привёз – она совсем мала ещё была, вроде Настёнки сейчас. И утонул, ей лет двенадцать сровнялось, что ли. Жила в чужих людях – сначала с отцом, потом и сама. А потом подросла, да и Валерьян присватался. Он не гнался за приданым, у него самого-то кроме этого вот домишки ничего не было, и она подумала, что никого лучше уже и не будет. Да ещё и все, кто только мог, её подталкивали – мол, и Валерьян станет семейным человеком, и пить будет меньше, и ей уже пора.

– Пора – это, простите, сколько лет-то ей было?

– Шестнадцать, - пожала плечами Дуня.

Тьфу. Ладно, надо спасать девку, обеих – и мать, и дочь.

– Слушай, а чем она болеет? Явно ж нездорова.

– Валерьяном она болеет, - воздохнула Дуня. – Такие как присосутся, так хуже всякой болезни. Присосутся и тянут жилы, и силу жизненную тоже.

Ну, это я представляла хорошо – горькие пьяницы в семье случались. И у подружек пьющие мужья – тоже. Вроде сначала были хорошие, годные, а со временем портились.

– Пьяницу исправлять – дело гиблое, горбатого могила исправит.

– Ладно бы он бы только бражку пил да настойку горькую, он же ещё и жизнь её тянул, - вздохнула Дуня. – И вытянет всё, если сможет.

– А лечить её от этого дела можно?

– Сложно это, но я попробую. Сначала – кормить, в бане парить, давать спокойно спать. Хотя бы несколько дней. А дальше посмотрим.

– Давай пробовать, что ли, - улыбнулась я.

И заглянула за шторку.

Там Ульяна сидела на лавке, держала за руку Дарью, и говорила что-то тихо и ей, и проснувшейся девочке.

– Здравствуйте, - сказала я, войдя. – Меня зовут Женевьева, можно Женя. Я уже почти живу в доме графа Ренара, и у меня там хорошая защита от мертвецов и прочих тварей, ко мне не войдут, меня так заверили. Дом большой, места хватит. Если вы обе не против – пойдёмте жить ко мне.

Бедная Дарья обхватила дочку и смотрела на меня во все глаза.

– Я не кусаюсь, в целом не злая. У меня там мало что сохранилось, недавно был пожар и нечего есть, но мы что-нибудь придумаем. Со мной живут Марья, камеристка моя, Меланья, воспитанница Пелагеи, и может ещё Трезонка притащится, но пусть сначала хоть одну лавку отмоет, что ли, или горшок какой. А горелый забор мне уже почти заново построили, сегодня закончить обещали. Комнату вам найдём, и она уж точно не меньше, чем вот эта.

Откровенно говоря, даже и побольше. Посветлее и попросторнее. И кровати войдёт две – и Дарье, и дочке. Но это потом, пока – одна уже есть, и я думаю, мы сможем там остаться прямо сегодня.

– Благодарствую, барыня. Но как из своего дома-то уйти? – тихо проговорила Дарья.

– Себя не жаль – дочку пожалей, - я глянула сурово. – Мы ж тебя не заставляем. Сама реши, как лучше.

– Притащится твой Валерьян, и что будешь делать? – сощурилась Ульяна. – Попросится ведь домой – и ты ему отопрёшь, как миленькая. Не дури, Дарёна, подумай о Настёнке. Не можешь без мужика – ну, со временем и мужик найдётся, и я тебе скажу, чтобы оказался лучше Валерьяна – это нетрудно.

– Да о чём ты, как можно от живого мужа да про других думать? – ужаснулась та. – Он же вернётся, он всегда возвращается. И с горы, и из моря, и из леса. Ну подумаешь, со вчера нету дома, но придёт же?

И это она не знает, что он ночью возвращался и домой просился. Я уже подумала, что гиблое это дело, но из-за шторки вошла Дуня.

– Так, Дарья. Эту ночь я с вами обеими тут просидела и вас просторожила. Честное слово, больше не возьмусь. Если тебе жить надоело – ты, конечно, оставайся тут, ты у нас сама себе хозяйка. Давно он тебя не бил, за косы не таскал и голодом вас обеих в сарае не держал?

Дарья только вздохнула и глаза опустила.

– Ты не вздыхай и глаза не прячь. Толку-то тебя лечить, если он снова заявится?

– Пропадёт же совсем, - снова вздохнула.

– Уж конечно, пропащий, да свой. А дитё твоё не пропадёт? Он-то сам за себя всё решил, а ты почему за Настёну решаешь? – Ульяна тоже упёрла руки в боки. – Ты хоть попробуй, что ли. А там и сообразишь, где остаться.

Евдокия тем временем запахнула поплотнее свой кафтанчик и платок пониже надвинула.

– Я пошла. А ты как знаешь.

– Дуня? – встрепенулась лежащая Дарья. – Ты прости, я ж обижать-то тебя не хотела…

Поднялась с кровати, а лежала-то одетая, прижала к себе дочь.

– Правда что ли можно переночевать?

– Можно, - кивнула я, соображая.

Матрасы и подушки какие-то есть. Еды добудем, наверное, Пелагея не даст пропасть. И вообще.

– Давай-ка обувайся, что ли, да пошли. Постель если хочешь, бери свою, там в доме-то и вправду мало что осталось, и слухи ходят, что Валерьян в те сундуки тоже руки запускал, - командовала Ульяна.

В общем, дело сдвинулось. Дарья оказалась невысокой, светловолосой и очень худой, прямо – болезненно худой. Девочка – одно лицо с матерью, тоже светловолосая и худая, молчала и настороженно смотрела огромными голубыми глазами. Её одели, мать одели, потом кликнули Фомку с Алёшкой – взять то необходимое, что нужно.

Правда, в плане еды всё оказалось не так плохо, как представлялось. В одном из сарайчиков в ограде хранились собранные с огорода овощи – морковка, капуста, лук, свёкла. Десяток кур, все несли яйца. Один петух. Немного муки и немного солёной рыбы – тоже хорошо.

– Я кур покормлю, - проговорила Дарья. – Наверное, их с собой не взять?

– Пока некуда, - я представила кур в большой зале, мне стало весело.

Было время, когда дед держал цыплят в городской квартире – в начале девяностых, когда всё в стране посыпалось. Мой нынешний дом больше той квартиры, но всё равно я за то, чтобы куры жили отдельно от меня.

В общем, оглянуться не успели, как Дарёна с Настёной сидели, вцепившись друг в друга, на лавке в моей парадной зале. Пелагея наливала горячую похлёбку, Меланья резала хлеб, Ульяна с шутками и прибаутками доставала принесённые из дому солёные огурчики и сопливые маринованные маслята.