Я - сингуляр

Человек тупой отказывается от бессмертия потому, что отцы-деды жили без него, вот и мы проживем, это единственный их довод, а других им и не надо. Люди «культурные» отвергают идею бессмертия на том основании, что именно мировая культура взращивала идею красивой гибели: мужчина не должен помирать в постели, мужчина должен помирать на бегу, и пр. пр.

У тех и других срабатывает страх «быть не мужчиной»: как бы не подумали, что вот боюсь смерти, ведь это постыдно, это плохо, это позорно...

А почему плохо? Культ красивой смерти был необходим в те времена, когда смерть была неизбежной. Все мыслители старались примирить человека со смертью: одни создавали религии с верой в загробную жизнь, а другие ориентировались на интеллектуалов и создавали для них философские системы, тоже базирующиеся на необходимости смерти. Даже не на неизбежности, это и так очевидно, а убедительно обосновывали ее правильность и необходимость.

И вот теперь на этих редких сумасшедших, которые доказывают, что бессмертие – вообще-то хорошо, смотрят с боязливой опаской. Мол, если им не стыдно признаваться, что не хотят умирать, то и мы, может быть... Нет, пусть сперва утвердятся. И все утвердится. Тогда и мы признаемся, что не хотим на корм могильным червякам...

Говоря короче, все наше существование: повседневная жизнь, религия, культура, искусство – словом, все-все исходит из одного-единственного закона: все равно помрем.

И что же, это все-все... придется менять? Вот прямо сейчас, при моей жизни?

До вторника я не находил себе места, на работе сидел до поздней ночи, перелопатил за себя и за того парня, дома перед сном торчал в Инете, чтобы потом сразу в постель, а с утра ломал голову, как сделать так, чтобы день прошел быстрее.

К университету я подъехал почти на час раньше, страшась застрять в пробках надолго, всех выходящих рассматривал с такой интенсивностью, что на некоторых начали дымиться платья.

Габриэлла вышла в момент, когда я уже уверил себя, что просмотрел, ворона, каких-то баб рассматривал, хотя, конечно, не рассматривал, а прощупывал взглядом на предмет: не Габриэлла ли переоделась...

Она издали поймала взглядом машину, я уже выскочил и держал дверцу открытой.

– Привет, – сказала она жизнерадостно. – Как твоя машина сияет!

– Новенькая, – объяснил я.

– Я бы подумала, – заметила она, – что прямо из мойки...

– Оттуда, – признался я, словно пойманный на мелкой краже. – Не стану врать, но ребята на мойке пропылесосили и в салоне так, что вся всемирная организация не отыщет ни единого микроба!

Она опустила ресницы, принимая мое молчаливое объяснение, что это все для нее. Мужчины не очень-то следят за чистотой салонов, для них важнее мощь мотора, диски покрупнее и полный бак бензина.

В машине она вытащила из сумочки тюбик с губной помадой, так мне показалось, протянула в мою сторону:

– Вот...

Я ответил бодро:

– Пока губы не крашу. Или надо накрасить щеки?

Она засмеялась:

– Вы обещали сбросить мне файлы с видами галактик!

– Это флешка? – догадался я. – С ума сойти! Какими их только не выпускают! Я видел даже в виде рыбок...

– Очень удобно, – объяснила она. – У девушки всегда должна быть в сумочке косметичка с множеством помад, туши, теней и упаковка с презервативами. Так что флешка имитирует разнообразие моей косметики!

Я косился на ее одухотворенное лицо, уже не только любуясь, это я делаю все время, но и сопереживая, что и ей приходится мимикрировать, стараться быть, «как все», никто не хочет выглядеть белой вороной.

Габриэлла переступила порог, брови приподнялись, а глаза расширились в удивлении. Я не стал ничего менять перед ее приходом, портрет смотрит со стены на входящих строго и вопрошающе. Я поиграл только со светотенью и бликами, так что это фото, просто фото, но Габриэлла смотрела на портрет с удивлением и настороженностью, словно не узнавая себя.

– Это когда вы успели?

– В первый день, – признался я.

– Я даже не представляла, – проговорила она с неуверенностью, – что можно такое чудо из крохотного фото... Или у вас камера какая-то... необыкновенная?

– Я старался, – объяснил я. – Просто... постарался.

Она оторвала взгляд от портрета, будто застеснявшись, осмотрела снимки галактик, Марса, планет, перевела взгляд на меня.

– Что-то не так? – спросил я встревоженно.

Она покачала головой:

– Да, немножко...

– Что? – спросил я быстро. – Говорите, исправлю.

Ее губы чуть дрогнули в улыбке.

– Да нет, все в порядке. Картины Валеджи – супер! И эти цветные снимки ядра Галактики... Просто, несмотря на ваши манеры и даже интерес к астрономии, я все-таки ожидала увидеть молодого самца, у которого разбухли семенники, и он спешит их опорожнить. Но у вас вполне интеллигентная квартира. Без постеров с голыми девками и Ринальдо в полный рост...

– Кто такой Ринальдо? – спросил я. Спохватился: – Да что мы о такой ерунде! Давайте вашу сумочку... Курточку вот сюда, у меня здесь шкаф для одежды, дизайнерская находка, раньше каждый сантиметр жилой площади экономили.

Она взглянула на меня с вопросом в серьезных глазах.

– В самом деле не знаете, кто такой Ринальдо? Вы просто уникум.

– А кто это? – спросил я вежливо.

Она улыбнулась:

– Представьте себе, не знаю.

– Да, но...

– Все о нем говорят. Даже многие женщины.

– Увы, я урод.

– Я тоже, – сообщила она без тени печали. – Ничего, в толерантном обществе и уроды могут... жить.

Я обвел широким жестом квартиру.

– Моя берлога. Но сперва, как велят правила этикета, позвольте показать вот эту комнату... Ее принято показывать гостям первой, а я не смею спорить с самой законодательницей этикета Эмилией Пост... Это душ, в этой раковине моете руки, когда покакаете, а вот и сам унитаз...

Она засмеялась:

– Спасибо. Это весьма кстати, в универе я не успела.

Я вышел, оставив ее там, но не успел дойти до кухни, как прозвенел мобильник. Звонок непривычный, не мой, я повертел головой, определяя направление звука, наконец взгляд зацепился за дамскую сумочку, повешенную за длинный ремень на спинку стула. Звонок оттуда, я подхватил и, толкнув дверь в туалет, она у меня не запирается, быстро вошел.

– Вам звонят...

Она сидела на унитазе, чуточку кряхтела и тужилась. Я подал ей сумочку. Она расстегнула и быстро выудила оттуда мобильник. Я тактично вышел, слушать чужие разговоры нехорошо, хоть и очень интересно, сходил на кухню и включил кофемолку. Пока зерна с треском превращаются в мелкие песчинки, вернулся, из туалета уже не слышно ее голоса.

Я вошел, она, не поднимаясь с унитаза, засовывала мобильник в сумку. Я принял из ее рук, сказал:

– Я поставил кофе. Какой предпочитаете, крепкий или слабый? С сахаром или без? Со сливками или с молоком?

Она улыбнулась с некоторой неловкостью.

– Какой вы... раскомплексованный!..

– Да ладно, – сказал я великодушно. – Габриэлла, вы это проделываете каждый день у себя дома. А раз так, то какое стеснение?..

– Крепкий, – ответила она, – сладкий, черны-ы-ый...