Я стану твоим врагом
Шрифт:
Юрта уже поняла, что какие-то действия Нестор Ликонт мог выполнять и правой рукой, точнее, удивительным протезом, позволявшим ему сжимать какие-то предметы, даже удерживать определённый вес — но работать стальной рукой ему оказалось сложно и неудобно: слишком медленно сжимались стальные пальцы, слишком крепкой была хватка, и слишком сложно было разомкнуть намертво зажатый кулак. Ликонт поступил иначе.
Работал герцог только левой рукой: поддевал полено, вонзая в него лезвие топора, ставил на пень, удерживая правой рукой, отрывал топор, и, примерившись, замерев на секунду или две, с размаху вонзал лезвие точно посередине полена. Дальше работал также одной рукой: заносил топор с повисшим на нём поленом над пнём, и с силой опускал, раз за разом, пока полено не распадалось на две одинаковые
Юрта перестирала все вещи за то время, пока мужчина заготавливал дрова, и дело оставалось лишь в недостающей для кипячения воде — той, с которой всё и началось. Уже смеркалось, когда герцог, прихватив вёдра и длинную сучковатую палку, ушёл вниз, к подножию холма, где протекал лесной ручей. Ушёл не прежде, чем установил несколько кольев вдоль тропинки с самодельными факелами из пропитанных маслом тряпиц, велев Юрте зажечь их сразу же, как только ночь окончательно упадёт на лес.
Старая служанка проводила взглядом решительно направившегося в сумерки мужчину, и вошла в дом. Леди Марион вышла из комнаты, услышав звук отворяемой двери, и остановилась у камина, прислонившись к стене.
— Он всё ещё здесь?
Юрта кивнула, не глядя на госпожу, и принялась разливать ещё тёплый бульон по мискам: две для больных, и одну для баронессы.
— И где он сейчас?
— Направился по воду, миледи. До того кострище сооружал, чан над ним приспособил, дрова нарубил, кольев с факелами понатыкал…
— Почему ты не отказалась от его помощи, Юрта? — устало спросила баронесса, растирая лицо ладонями. — Он чужой и враждебный нам человек.
— Мне так не показалось, миледи, — служанка поставила на стол миску с теплой водой и мылом, перекинув через руку свежее полотенце, — кроме того, его светлость был настойчив…
— Он всегда настойчив, — вздохнула Марион, опуская руки в миску. Тщательно вымыла до локтей, вытерла повисшим на локте камеристки полотенцем. — Похоже, не настало ещё то золотое время, когда он подчинился бы моему приказу. Всегда поступает так, как ему удобно…
— Ну-у, миледи, — с сомнением протянула пожилая служанка, — удобно ли? Я бы не сказала, нет. Видели бы вы, каково это — однорукому да с топором управляться… али с тою же лопатой воевать, чтоб кострище выкопать… светлый герцог Ликонт, конечно, своеобразный человек, но без его помощи я бы ни за что не управилась. Зачем же отказываться-то от доброй помощи, когда сами, да безвозмездно, предлагают? Не в том мы положении, миледи…
Марион вздрогнула, но Юрта уже отвернулась, чтобы повесить полотенце на гвозь, так что горящий взгляд баронессы, направленный на камеристку, пропал втуне. Несмотря на болезненное напоминание о безденежье, да и о самом месте, в котором они были вынуждены ухаживать за больными, она не могла не признать правоту Юрты. Чем они сейчас лучше бездомных простолюдинов, загнанных в леса, вынужденных влачить полунищенское существование на грани выживания?
Синяя баронесса рухнула в плетёное кресло, прижимая руку к губам. Она могла перенести всё, выдержать и отразить любой удар судьбы — но болезнь Михо будто выжгла в ней все прежние чувства, подточив своим чёрным пламенем внутренний стержень. Ликонт и всё, что было с ним связано в прошлом, даже смерть Магнуса — всё это казалось далёким эпизодом, рубцом на ленте её памяти. Её ненависть, будто чёрный след от пламени свечи на тонкой материи, исчезла, будто поверх этой дырочки ткань выжгли тяжёлым чугунным утюгом. Впервые в жизни ей было по-настоящему страшно: тревога за жизнь сына переростала в настоящую панику. Лесная хворь — не та напасть, с которой она привыкла сражаться. Её не облечь в плоть, не нанести удар, не убить точным выпадом, не проткнуть насквозь клинком, не спастись крепким щитом. Воинское умение оказалось бесполезным. И тем бесполезнее и беспомощнее чувствовала себя баронесса, наблюдая — уже в который раз — как жизнь дорогого человека утекает сквозь пальцы подобно песку.
— Давайте-те ка я приведу
вас в порядок, миледи, пока они спят, — Юрта подступила к ней незаметно, прогоняя нерадостные мысли. — Негоже в таком-то виде да к столу. И гость у нас, какой-никакой, а мужчина…— Мне нет до него дела, — раздражённо отрезала баронесса, мигом выпрямляясь в кресле. — Он здесь надолго не задержится, обещаю. Оставь меня!
— Ну уж нет, миледи, — ворчливо отвечала камеристка, принимаясь расчёсывать спутанные чёрные пряди. — Никто не обвинит старую Юрту в том, что она плохо знает своё дело! Ничто не заставит меня забыть о моих обязанностях, миледи, ну уж нет! Нет, нет, миледи!
Марион сдалась, позволив Юрте причесать и уложить волосы, поправить платье, освежить лицо. Вымыв руки, камеристка направилась с миской бульона и зажжённой свечой в комнату сэра Эйра, а Марион поднялась, делая шаг к двери. Осторожно приоткрыла створку, выглядывая наружу: благодаря зажжённым факелам тропинка к дому проглядывалась почти до самого спуска, а яркий костёр, над которым кипела вода в большом чане, отпугивал лесное зверьё. Прислушавшись, баронесса услышала тяжёлые шаги и плеск воды: Ликонт возвращался к дому, и Марион поспешно закрыла дверь, не желая, чтобы тот заметил её первым: из темноты тот мог увидеть освещённый дом гораздо раньше.
Юрта первой справилась со своими обязанностями: сэр Эйр очнулся от тяжёлого сна, и, как человек рассудительный и жаждущий выздоровления, заставил себя выпить жидкий, постный бульон. Рыцарю и в самом деле нелегко давалась болезнь и связанная с нею слабость: женское общество оказалось не лучшим для того, чтобы стойко переносить простейшие физические нужды.
Марион ещё кормила Михо, отворачивавшегося от ложки и бессвязно умолявшего её дать ему поспать ещё немножко, когда Юрта покинула дом. Марион слышала, как она разговаривает с вернувшимся Ликонтом, но не могла разобрать ни слова. К тому моменту, как Михаэль наконец выпил половину чашки и уснул окончательно, стояла уже глубокая ночь. Им с Юртой также нужно было поспать, хоть немного — и если служанка покончила со стиркой и варкой белья, им следовало готовиться ко сну. Спать собирались прямо на полу: лесной домик не был рассчитан на такое количество гостей.
— Ох, и не знаю, как бы мы без вас управились, — услышала Марион, открыв дверь. — И как вас за это благодарить…
— Вы меня о помощи не просили. Значит, и благодарить не нужно.
— Ну вот ещё!.. — ворчливо начала Юрта, и тут же осеклась, заметив появившуюся на пороге баронессу.
Марион обвела взглядом уютную в свете костра и факелов поляну, сидевшего на мелко порубленных дровах Ликонта, цедившего глоток за глотком из жестяной кружки с горячей водой, и хлопотавшую у котла Юрту, вылавливавшую длинной палкой бельё и развешивавшую его на обмотанных вокруг деревьев верёвках.
— Я же сказала тебе убираться, — проронила баронесса, делая шаг вперёд. — Почему ты ещё здесь?
Ликонт кивнул, делая последний глоток, и поставил кружку на камни у кострища.
— Сейчас сделаю ещё одну ходку, и уберусь, — пообещал он, поднимаясь на ноги. — Не беспокойся, я понял: ты не хочешь меня видеть.
Он подцепил валявшиеся на земле пустые вёдра, и Марион сложила руки на груди, ёжась от ночной прохлады. Ликонт, с расстёгнутым мундиром и помятыми рукавами, один из которых был порван и подкатан, а второй, с протезом, безнадёжно промок от окунания в ручей, не вызывал в ней прежних чувств. Как и тогда, в тюрьме, когда она впервые поняла, что всесильный герцог бывает уязвим, — сейчас она смотрела на него совсем другими глазами. Этот человек был очень похож на того, кого она так ненавидела, но он был тем, кого она совершенно не знала.
— Ты сжёг письмо? — неожиданно даже для себя спросила Марион.
Ликонт на миг замер, точно вспоминая, о чём речь, затем неопределённо взмахнул рукой с зажатыми в ней деревянными бадьями.
— Нет. Забыл о нём.
— Сожги, — посоветовала баронесса, проходя к костру: жар от огня дарил блаженное тепло. — Как вообще ты мог написать что-либо подобное, Ликонт?
Командующий усмехнулся, остановившись на полпути к тропинке.
— Погорячился, — коротко ответил он, и Марион, не удержавшись, вымученно усмехнулась в ответ.