Я – Сыр
Шрифт:
Вопросы Адама продолжались.
– Вы с Мом на самом деле жили в Ревлингсе-Пенсильвания?
– спросил Адам, рассказав о посетителе редактора. Эмми расспрашивала его об этом тогда по телефону.
– Нет. Но мы туда ездили на неделю, чтобы как следует познакомиться с этим городком, изучить расположение улиц, домов, чтобы знать ландшафт. По нашей легенде мы встретились и познакомились в Ревлингсе. Я помню, как стою в стороне от офиса газетной редакции, и ловлю себя на мысли, что хочу познакомиться с редактором, побеседовать с ним. Но нет. Это факт,
– Что же о матери и о тех ее звонках женщине, коей была тетя Марта?
Отец объяснил, что Марта жила в монастыре недалеко от Портленда, штат Мен. Она приходилась его матери сестрой и единственной оставшейся в живых ее родственницей. Грей сумел сделать так, что один раз в неделю они могли разговаривать по телефону.
– Единственная поблажка, связанная с риском, которую позволил нам Грей, хотя риск минимален, - говорил он.
– Твоя тетя никогда не жила в Блаунте, и она постриглась в монахини еще подростком. Монахи скрыты от светской жизни, Адам, и никогда не встречаются с теми, кто в миру. Грей смог оформить специальное исключение, позволившее делать один звонок в неделю – для твоей матери это единственная связь с миром, и только одна Марта знает правду…
А: Мне любопытно вот что…
Т: Что?
А: Вы никогда не спрашивали о матери, только об отце, словно вас она ничем не интересует.
Т: Ты ошибаешься. Это ты ничего о ней не рассказываешь. Я говорил тебе раньше – я всего лишь проводник. Я не веду тебя, а всего лишь сопровождаю.
(пауза 15 секунд)
А: Я хочу рассказать о матери. Я полагаю, что хочу найти ее во всем, что открыл.
Т: Во всех смыслах. Вперед.
(пауза 10 секунд)
Т: Что случилось? Почему задержка? Расслабься, возьми себя в руки.
(пауза 5 секунд)
А: Ничего – просто в данный момент я не могу вспомнить ее лицо.
Т: Используй свое время. Она есть, она часть твоей жизни. Она придёт…
И она, конечно же, была.
А: О моей матери. Всю свою жизнь, с самого младенчества она мне казалась очень печальной. Мне казалось, что иногда попадаются люди худые или толстые, или же с отвислой кожей. Отец всегда выглядел одним из сильных, словно был окрашен в яркие краски, а она – в блеклые. Бред, конечно.
Т: Не совсем.
А: Но позже, когда я узнал правду о нашей жизни, то нашел, что печальной она была всегда. Но к тому времени как-то странно. Не тускло, как раньше. Не было той глубокой печали, как когда-то – это можно было объяснить такими словами, как «Никогда не знаешь…»
Т: Что это значит: «Никогда не знаешь?»
А: Что-то она говорила мне однажды, когда я пришел домой из школы…
В тот день он оказался дома наедине с матерью.
Она сидела у окна, смотрела наружу, как-то отрешенно, с тоской в глазах. Он не рисовался перед ней с того времени, как открыл для себя правду о прошлом. Она будто бы сторонилась его, отказываясь смотреть ему в глаза, делая вид, что очень занята, если он приближался. Но тогда он вошел в гостиную и стал нежно и пристально наблюдать за вниманием матери к нему. В нем поселилась какая-то новая нежность, которую ранее он не знал. Он хотел подойти и обнять ее, и не уточнил для себя желания признаться ей или себе в этой нежности.Она отвлеклась от наблюдения в тот момент, когда Адам вошел в дом. Отвернувшись от окна, она взглянула на него и начала:
– Ты рано.
– Встреча в литературном клубе не состоялась… - доложил Адам. Вранье – он не заметил, как с языка соскочило про несуществующую встречу.
– Я приготовлю что-нибудь поесть, - сказала она, вскочив со стула. Она двигалась быстро, словно не хотела оставаться в этой комнате с ним наедине.
– Подожди, Мом, - сказал он, коснувшись ее руки.
Она смотрела на него, невинно и вопросительно.
– Надо поговорить, Мом, - сказал он.
– Мы очень давно не говорили.
– О, Адам, - сказала она, слезы собирались в ее глазах, и на лице проступила печаль.
И он не сразу заметил, как обнял мать, пытаясь взять ее как можно удобней. У него в руках она внезапно превратилась в ребенка. В ее рассказе какой-то необыкновенный ужас звучал в словах: «Никогда не знаешь…»
– Смотри, Адам, никогда не знаешь, что может случиться, и это худшее. Я всегда гордилась твоим отцом, и его решительностью держаться в стороне от всего. В любом случае хуже всего то, что он так любил работу журналиста, а мистер Грей сказал, что ему опасно оставаться в газете даже с новыми личными данными, с новым именем. Тогда мы переехали сюда – оба, и пытались создать лучшее. Мы даже следили за собой. Были в постоянной заботе, чтобы, например, никогда не пользоваться нашими настоящими именами и быть уверенными в том, что нас никто не подозревает. Мне не понятны все эти уловки. Главное, все, что действительно было важно для нас, сохранено. Я всегда была католичкой, ходила в церковь, соблюдала обряды, и хотела остаться в Католицизме. Мистер Грей оформил для нас бумаги, в которых сказано, что мы совершили переход из другой веры. И мы согласились с ним. Ведь суть осталась. Мы не меняли своих религиозных убеждений и остались единой семьей.
Мать продолжала смотреть в окно, словно за чем-то наблюдая.
– И так, мы с отцом знали и знаем, что у нас нет гарантий. Я сижу здесь у окна и вижу машину, остановившуюся внизу на улице, и догадываюсь, кто в ней, и что они хотят. Позже эта машина уедет, и я вздохну. Но даже когда машина уехала, я догадываюсь, что они изучают соседей, следят за их планами…
– Но кто это может быть, Мом?
– спросил Адам.
– Не сидящие же в тюрьме, против кого отец давал показания? И как они могли выследить его?