Я вам любви не обещаю

Явившись в Главный штаб, он выслушал гневную речь графа Гейдена с завидным смирением. Его упрекали в пренебрежении службой, в поступках порочащих звание офицера императорской армии, ему намекнули, что было бы неплохо порвать отношения с женщиной, что обвинялась в убийстве собственного супруга. Он ни слова не произнёс в своё оправдание, надеясь, что гнев начальника штаба вскоре утихнет, и тогда можно будет поговорить с ним начистоту.

Пока же, стоя с опущенной головой в кабинете Гейдена, в присутствии других офицеров штаба, он вынужден был хранить молчание. Когда же разнос нерадивого командира полка был завершён, и Гейден попросту выдохся, отпустив собравшихся, Георгий осмелился взглянуть тому в лицо.

— Ваше высокопревосходительство, могу я поговорить с вами? — обратился он к начальнику штаба.

— Собираетесь оправдываться, полковник? — хмуро спросил Фёдор Логинович.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Вину свою полностью признаю. Коли я опорочил мундир офицера, не проще было бы удовлетворить моё прошение об отставке? — осведомился он.

— За вас просили, Георгий Алексеевич, — поджал губы Гейден. — Коли бы не Дашков я бы давно вышиб вас из армии.

— Вот как, — усмехнулся Георгий. — Что ж, благодарю, что выслушали. Разрешите идти?

— Ступайте, — махнул рукой начальник штаба. — Я отстраняю вас от командования полком, пока останетесь при штабе, потом решу, что с вами делать, — отпустил его Фёдор Логинович.

Идти к Дашкову не было никакого желания, но в тоже время Георгий прекрасно понимал, что только всемогущий Алексей Николаевич сможет ему помочь, коли пожелает. Разговор с князем Дашковым вышел на редкость напряжённым. Поначалу Дашков даже слышать ничего не хотел, и тогда Бахметьеву пришлось рассказать ему всю историю его взаимоотношений с Верочкой.

— Алексей Николаевич, я страшно виноват в том, что с ней произошло. Я сделал её своей любовницей, совратил, я преследовал её в Пятигорске. Только моя вина в том, что случилось.

— Может быть, и яду князю Одинцову ты подсыпал? — не скрывая сарказма, спросил Дашков.

— Вера не могла, — уверенно заявил Георгий.

— Стало быть, нужно искать того, кому это выгодно, — задумчиво протянул Алексей Николаевич. — Завещание князя уже огласили?

— Нет… — Георгия обожгло. Караулов! Только он мог иметь выгоду от создавшегося положения.

— Я должен разыскать поверенного княгини Уваровой, — схватился он за виски, присаживаясь в кресло.

— Причём здесь он? — искренне удивился князь.

— Покровское, её имение, унаследовал Одинцов, — попытался объяснить Бахметьев.

Дашков поднялся с дивана и, распахнув резные поставцы, прошёлся взглядом по бутылкам с дорогим бренди. Выбрав то, что хотел, князь позвонил в колокольчик и велел лакею принести две рюмки и что-нибудь закусить.

— Не понимаю я тебя, Юра, — покачал головой Дашков.

— У княгини Уваровой был племянник, некто Караулов Пётр Родионович. Он очень долго прожил в Покровском. По всему видно, что именно он должен был унаследовать поместье, а досталось оно Одинцову.

— А вот это уже интересно, — дождавшись, когда лакей покинет кабинет, отозвался Дашков, разливая по рюмкам бренди.

— Я должен встретиться с Верой. Помогите мне. Я знаю, вы можете устроить эту встречу, — обратился он к крёстному.

— Я подумаю, что можно сделать, мой мальчик, — вздохнул Дашков. — Но, Юра, женщины коварны и не стоят того, чтобы губить свою жизнь из-за них.

Георгий грустно улыбнулся крёстному. Коварной была его собственная мать, когда-то ответившая отказом на сватовство Дашкова. Алексей Николаевич так и не женился, не нашёл такой, что заменила бы ему Лидию. Он сумел стать другом её мужу, был частым гостем в Бахметьево, а когда родился наследник графа, привязался к Георгию, как к родному сыну, которого у него никогда не было и вряд ли уже появится.

Глава 46

Слово «тюрьма» вселяло страх и отвращение всякому, кто его слышал. Вера не была исключением, но она и помыслить не могла, что когда-нибудь в своей жизни ей придётся столкнуться с этим страхом воочию. Оказавшись за воротами Литовского замка, она, наконец, осознала, что всё случившееся с ней не кошмарный сон, но не менее страшная реальность. Следуя по длинному мрачному коридору за тюремным надзирателем, Верочка с трудом переставляла ноги, каждый следующий шаг отдалял её от свободы. Остановившись перед толстой дверью каземата, тюремщик долго гремел ключами, замешкавшись с замком. Неодолимое желание повернуться и бежать, куда глаза глядят, росло с каждой минутой. Вера отступила на шаг назад, ещё мгновение, и она побежит, не разбирая дороги и, невзирая на последствия. Дверь со скрипом отворилась, и на неё пахнуло затхлым спёртым воздухом тюремной камеры. Madame Одинцова поморщилась и замерла на пороге. Надзиратель устал ждать, когда она добровольно шагнёт в тесное помещение, и грубо толкнул её в спину. Со скрежетом повернулся механизм замка, оставляя узницу один на один с обитательницами каземата.

Около десятка женщин сидели или лежали на деревянных нарах вдоль стен камеры. Как по команде, головы повернулись в её сторону. Взгляды любопытные, равнодушные и откровенно враждебные скользили по её бледному лицу, по потрёпанной, но дорогой одежде.

— Глядите-ка, бабоньки, — шагнула к княгине грузная женщина с изрытым оспинами лицом, — барыньку к нам занесло.

Перебросив на грудь небрежно заплетённую косу из засаленных волос мышиного цвета, она шагнула к замершей на пороге Вере и ухватилась за конец дорогой тёплой шали, наброшенной на плечи княгини.

— Хороша вещичка.

— Не тронь её, Алевтина, — поднялась с грубо-сколоченной лавки хмурая чернявая женщина, похожая на цыганку. — Не видишь, что ли? Тяжёлая она.

— Ох! Не дай Боже с дитятей по этапу, — вздохнула и перекрестилась старуха в углу камеры.

Вера прижалась спиной к двери. Лишиться свободы было не самое страшное, куда страшнее было выжить в том аду, где она оказалась. Не передать словами какой ужас внушили ей обитательницы каземата! И отчего она решила, что ей грозит одиночество?

— Неужели из благородных? — отступила рябая девица, пропуская Веру в камеру. — Звать-то как?

— Княгиня Одинцова, Вера Николавна, — едва слышно прошелестела Вера.

— Слыхали, и прям барынька, — захохотала девица. — Обрюхатить-то кто тебя успел?

Вера залилась пунцовым румянцем. Она не собиралась отвечать на подобную грубость. Впрочем, девица сделала собственные выводы.

Положение Веры, может быть, и осталось бы незаметным, коли не платье, что стало тесным в груди и талии, и потому она не застёгивала его, скрывая сей недостаток своего туалета под той самой шалью, что так приглянулась рябой девице.

— Идите сюда, ваше сиятельство, — подвинулась чернявая арестантка, освобождая место на лавке за большим деревянным столом.

Вера робко опустилась на скамью рядом с ней. Не спрашивая разрешения, женщина, похожая на цыганку, взяла в руки ладонь княгини и повернула её к свету, пробивающемуся в камеру сквозь небольшое зарешёченное оконце под самым потолком. Долго вглядываясь в хитросплетение линий на ладони молодой женщины, она вздохнула и пристальным взглядом уставилась в глаза Верочки: