Я выбираю свободу!

Зверь был матёрый, молодой и сильный; из тех, что способны разорвать двухлетнего быка голыми руками. Смертоносные когти привлекали взгляд глянцевитым блеском чёрной будто полированной поверхности, короткие "усы" раздражённо топорщились на жутковатой морде -- не то человеческой, не то волчьей, не то медвежьей, - небольшие острые уши были прижаты и полностью терялись в лохматой бурой гриве, а длинный прямой хвост раздражённо подёргивался. То есть, чтобы не заметить, что он раздражён, надо было постараться.

Интересно, долго он ещё будет терпеть такую фамильярность и служить подпоркой? Насколько я знал обычаи блохастых, тактильные контакты с посторонними их чудовищно раздражали. Исключение делалось только для брачных партнёров и детей до определённого возраста.

Впрочем, я опять не угадал, но на этот раз уже не удивился подобному повороту.

– Да разойдитесь вы, оставьте девочку в покое, - раздражённо осадил он в конце концов увлёкшихся жителей. Странно, но те опомнились сразу, даже торопливо начали извиняться, и собравшаяся толпа очень быстро разошлась. Правда, сам блохастый уходить не спешил, наоборот, осторожно приобнял женщину свободной лапой. Тилль с блаженным вздохом уткнулась лицом в густую шерсть на груди полузверя, крепко обнимая его обеими руками.

Кхм. Стало быть, они настолько не посторонние? Странно, я раньше думал, это всё бредни, и блохастые с другими разумными видами физиологически несовместимы.

А ещё полагал, что сильнее презирать местных некуда.

– Спасибо, Шир, - невнятно проговорила целительница.

– Тилль, тебе так не терпится за Грань? Ты когда последний раз отдыхала?
– укоризненно вздохнул он.

– Нет, ну а что? Я там бывала, там хорошо... Тихо, спокойно, никто не норовит разбудить среди ночи, - со смешком возразила женщина, а её собеседник только раздражённо рыкнул в ответ, вздыбив холку.
– Ну, не сердись, я же шучу.

– Смотри, услышат духи твои шуточки, - укоризненно качнул головой полузверь.
– А этот тут зачем?
– мрачно поинтересовался он, недобро сверкнув на меня жёлтыми глазами. Я даже не шелохнулся; точно знал, что его взгляды, когти и клыки ему не помогут. Да и достать пистолет из кобуры на поясе, - единственной одежды не считая коротких штанов, - он явно не успеет.

– Ну как же? Забыл, сегодня к вечеру светлые притащатся просить пощады, - пояснила она и отстранилась, кажется, только теперь вспомнив о моём существовании.

– Давай я вырву ему горло, а Валлендору скажем, что это была самооборона?
– угрюмо предложил блохастый, и шутки в его словах не было на волос.

– Шир, ну что ты как мальчишка, - отмахнулась женщина, потрепав того по щеке. Зверь только раздражённо дёрнул ушами, и даже я понял: раздражало его не фамильярное прикосновение, а слова.
– Ладно, пойдём мы, ещё дел невпроворот, а время... сам знаешь.

Окончательно поставив меня в тупик относительно их взаимоотношений, полузверь погладил Тилль по щеке, коротко лизнул в лоб, выпустил из объятий и, не оглядываясь, направился прочь по улице.

– Ну что, болезный, пойдём, - целительница усмехнулась, окинув меня взглядом, и мы вернулись в тот же переулок.

– Почему ты ходишь босиком?
– всё-таки не удержался я.

– Потому что у меня нет лишних денег на сапоги, - совершенно спокойно ответила она.

– У целителя такого уровня? Нет денег?
– уточнил я, вскинув брови. В ответ оборванка смерила меня полным жалости и насмешки взглядом.

– Ты ещё спроси, что целитель такого уровня делает в этом месте.

– И что же?
– спросил, впрочем, догадываясь об ответе.

– Свою работу. Сейчас -- именно свою работу, - проговорила с усмешкой, но взгляд оставался странным, пустым.
– Не решаю, кому жить или умереть в зависимости от высоты родового древа или количества золота в руках, и не... что-то ещё, а просто помогаю тем, кому это нужно.

– Но лечить... человека?
– поморщился я. Она неопределённо хмыкнула, передёрнув плечами, а потом тихо заметила:

– С высоты своего жизненного опыта могу заметить, что люди порой достойны этого гораздо больше, чем некоторые... Перворождённые.

– Может, вы ещё и разбавите с ними свою кровь?

– Лучше так, чем довольствоваться застывшей болотной жижей, - женщина вновь устало пожала плечами.
– Ну, вот мы и пришли.

– Что это?
– уточнил я, с неприязнью разглядывая фасад здания. Оно было отделено от улицы небольшим запущенным садом, и это был плюс. Единственный плюс. Угрюмая каменная коробка щерилась на мир небрежно заколоченными окнами. Когда-то это, наверное, был весьма роскошный особняк, но теперь даже невозможно было определить изначальный цвет выгоревшей и облупившейся штукатурки. Колонны, поддерживающие балкон второго этажа, облупились, а две крайних слева вовсе треснули и грозились рухнуть. Левое крыло целиком выглядело особенно обшарпанным и держалось на честном слове; кажется, пострадало, когда здесь шли бои. Полагаю, с тех пор здесь никто и не жил.

Внутрь заходить не хотелось. Подозреваю, изнутри всё выглядит ещё плачевней.

– Посольство, - не без ехидства откликнулась она.

– А можно было привести это... в относительно жилой вид?
– уточнил брезгливо.

– Тебе рассказать, где находится большинство наших специалистов-вещевиков, или сам припомнишь?
– скучающим тоном уточнила Тилль.
– А те, кто остался жив, слишком заняты более важными вещами, чем обеспечение комфорта горстке бледнорылых, - женщина пренебрежительно фыркнула.

Мне оставалось только промолчать. В прошедшей войне вещевики ценились как хорошие боевые маги и даже выше. Заставить боевого мага служить против воли слишком трудно, чтобы ставить это дело на поток, а магия и воля вещевиков -- она другая. Пластичная. Покорная.

Правда, они в итоге всё же нашли способ избежать плена: уходили за Грань, когда понимали, что попались. Все уходили, не только короткоживущие люди; практичные гномы, и даже Перворождённые предпочитали уйти, но не делать для нас оружие.

Всё дело было конечно в нём и только в нём, а не в умении предметников договориться с неживой материей. Длинные тонкие стволы винтовок и тяжёлые острые пули, испещрённые рунами. Крошечный кусочек металла, способный отправить за Грань даже бессмертного. Я хорошо знал ощущение, когда острая головка вгрызается в тело, и собственная кровь будто превращается в очень злое пламя, жаждущее сожрать твои потроха. Из меня таких за время войны достали шесть штук, а пару вымазанных моей кровью и прошивших меня насквозь я сам доставал из дерева и стены. Был бы сентиментален до такой степени, чтобы носить на груди как амулет, можно было бы собрать целое ожерелье.