Я – Ясон. Книга 5

«И потом… Что это за лунатичка такая, что ездит на заднем сиденье то ли большого, то ли высокого, то ли черного, то ли зеленого автомобиля?.. Вопрос, однако».

– Иду, иду! – донесся хриплый голос Пинчука.

Прошло несколько секунд и из темноты выплыла его огромная фигура.

– Ну, как? – спросил он, садясь рядом. – Узнал адрес?

Включив первую передачу, Романов медленно нажал на педаль акселератора. Открыл рот, чтобы передать разговор с Маняшкиными, но тут же, огорошенный внезапно появившейся мыслью, закрыл.

«А имею ли я право разглашать тайну болезни Медеи, которую она и ее родственники хранят, как зеница око?»

Решив: уж кто-кто, а Толя Пинчук, похоже, по уши влюбленный в Медею, обязан знать если не всё, то почти всё, что касается предмета своего обожания, сказал, что выяснил, по какой причине дочь Давида разгуливает по городу в одной ночной рубашке. Сказал и тотчас, словно это касалась его в той же степени, как и отца Медеи, почувствовал острый стыд оттого, что кто-то еще будет знать о том, что она способна отдаться практически первому встречному.

Романов собрался с мыслями и, отвечая на вопрос Пинчука: так по какой причине Медея разгуливает по городу в ночной рубашке, сказал: по причине того, что является лунатичкой. Затем подумал о том, что ответ получился слишком формальным для того, чтобы выглядеть убедительным, и, почти не разжимая губ, добавил:

– Это всё, что мне удалось узнать о ней. И больше ни-че-го!

В этот момент на панели приборов автомобиля загорелась красная лампочка. Резко затормозив, Романов вышел из машины. Поковырялся в двигателе и, на ходу вытирая руки тряпкой, подошел к Пинчуку.

– Надо сходить за водой.

– Что-то случилось?

– Шланг охлаждающей жидкости слетел. Всё, блин, вытекло!

– Ну, так иди, чего стоишь.

Не теряя времени, Романов открыл багажник. Достал полиэтиленовое ведро, вытряхнул из него скопившийся мусор и направился к дому Маняшкиных, до которого на глаз было не меньше двухсот шагов. У дома, споткнувшись о кочку, грязно выругался. Слова, сорвавшиеся с уст, прозвучали в ночи столь отчетливо и громко, что ему стало неловко за себя. Он осмотрелся по сторонам в надежде на то, что его никто не услышал и, пообещав себе впредь быть осторожнее с крепкими выражениями, направился дальше.

Не дойдя трех метров до края освещенного круга, в центре которого мерно раскачивалась над калиткой голая лампочка, Романов услышал два коротких щелчка. Одновременно со вторым лампочка лопнула, улица погрузилась во тьму, а откуда-то из-за горки наваленных дров промелькнула чья-то тень. Не успел он задуматься над тем, что это были за щелчки, по какой причине лопнула лампочка и что за тень промелькнула из-за горки наваленных дров, как почувствовал острую боль от удара в лицо.

Романов потерял сознание. Через какое-то время, обнаружив, что лежит на спине и из последних сил отбивается от человека, пытающего дотянуться до его лица кастетом, крикнул: «Что ты делаешь, гад? За что?». Человек с кастетом резко и оттого неожиданно развел руки в стороны и, воспользовавшись тем, что лицо Романова на мгновенье оказалось незащищенным, ударил лбом по переносице. Романов взвыл. Перекатившись со спины на живот, подмял нападавшего под себя и, ни на секунду не переставая выть от боли и ненависти к тому, кто причинял эту боль, принялся осыпать его градом ударов. В этот момент кто-то схватил Романова за туловище и отбросил в сторону. Через секунду-другую, поднял с земли и понес. Романов сделал попытку вырваться, но, услышав голос Пинчука, приказавшего не дергаться, утих.

Добежав до Нексии, Пинчук бросил Романова на заднее сиденье. Сам сел за руль и, не разбирая дороги, погнал автомобиль подальше от того места, где произошла драка.

Романов с трудом открыл глаза. Провел липкой ладонью по лицу сверху вниз и спросил жалобным голосом: как они теперь доедут до города без воды.

Не отрывая взгляда от трассы, Пинчук ответил:

– Вода есть в небольшом болотце в пяти минутах езды от Черемисово. Там зальемся.

– А как зальемся-то? Ведра-то у нас – тю-тю, нет!

– Не беда. Выкрутимся.

– Да? Это хорошо.

Облегченно вздохнув, Романов упал на сиденье. Не в силах ни о чем думать, кроме как о потерянном ведре и красной лампочке на панели приборов автомобиля, закрыл глаза.

Из всего, что было дальше, Романов помнил немногое – то, как Пинчук на кухне промывал чаем залитые кровью глаза, прилаживал ко лбу куски оторванной кожи и терпеливо отвечал на одни и те же вопросы: что с автомобилем и как они доехали до дома.

4 августа

Окончательно Романов пришел в себя только утром следующего дня. Лежа на кровати, он внимательно разглядывал потолок спальни и неторопливо размышлял о том, что Медею все же несправедливо считать, а тем более обзывать шлюхой.

И тут он с удивлением обнаружил, что, оказывается, больше не желает заниматься ее поисками.

«А зачем? – удивился тому, что не почувствовал этого нежелания раньше. – Какой в этом смысл? Ну, найду я ее? Ну, скажу о том, что она теперь не одна? И что? Кому это надо? Ей? Мне? Что я реально могу для нее сделать?»

Поняв, что сделать для Медеи реально ничего не может, а, главное, не хочет, Романову стало стыдно. Закрыв глаза, он представил себе девушку-грузинку с губами, сжатыми так, словно ее только что уведомили об исчезновении последнего человека, способного помочь в беде, и вслух обозвал себя бездушной свиньей. А чтобы усилить отвращение к себе – бездушной свинье, отрекшейся от того, кто ждал от него защиты – кубарем скатился с кровати, встал на четвереньки, пукнул, хрюкнул, поднялся на ноги и подбежал к зеркалу. Ткнул пальцем в обезображенное лицо и приказал себе в назидание за предательство навсегда запомнить его таким, как сейчас – уродливым и мерзким.

– Ну, зачем я ей нужен? Я слабый! Я старый! Я больной – мне надо срочно показаться в поликлинике врачу!

Подобно загнанному в угол человеку, цепляющему за спасительную мысль, в надежде на то, что, следуя ей, сумеет преодолеть обстоятельства, толкающие на необдуманные поступки, Романов, ухватился за фразу: «Я старый, я больной, мне надо в поликлинику к врачу». Вытащил из ящика письменного стола паспорт с медицинским страховым полисом, сдернул с вешалки куртку и выбежал в подъезд.

Спустившись с четвертого этажа на второй, Романов остановился, увидев поднимающего навстречу человека в зеленой фетровой шляпе, несколькими днями ранее чуть ли не до смерти напугавшего его. Наблюдая за тем, как тот передвигался по лестнице: устало и неторопливо, подумал о том, что ничего необычного, а тем более угрожающего в его внешности нет.

«И чего я, спрашивается, тогда запаниковал? Обычный мужчина, каких десятки в нашем доме… Вот сейчас спокойно, не суетясь, он поднимется на три ступеньки…»

Незнакомец сделал несколько тяжелых шагов наверх.

«Поравняется со мной…»

Незнакомец поравнялся.

«Сунет руку в карман плаща…»

Незнакомец засунул руку во внутренний карман плаща.

«Достанет оттуда ключи… Нет-нет, не ключи – нож! – вспыхнуло в мозгу Романова. – Нож он достанет из своего кармана и воткнет мне в самое сердце!»