Я – Ясон. Книга 5
Шрифт:
«Значит, этот, скорее всего, примет мою сторону… Кстати, почему именно ему я отдал премию?»
Так и не вспомнив, по какой причине выбор пал на Романова, чьи произведения никогда не читал, как, впрочем, и произведения других соискателей, Дашкевич встал со своего места. Приветствуя вызванного к президиуму лауреата, широко улыбнулся и вместе со всеми захлопал в ладоши.
Поздравляя его и вручая грамоту, Дашкевич неожиданно для самого себя задался вопросом: как Романов поведет себя, если прямо сейчас взять да и лишить его премии.
«То, что он обидится и подумает, будто у него незаслуженно
Решив, что потом, несмотря на неопровержимые факты коррупции в исполнительной власти, Романов в отместку станет поддерживать Реву, Дашкевич почувствовал легкое разочарование оттого, что учредил премию для таких неблагодарных людей, как писатели.
«Хотя чего тут разочаровываться, – секундой позже вздохнул он, крепко пожимая Романову руку. – За все надо платить. А уж за то, чтобы перед Всевышним замолвили за тебя, грешного, доброе словечко, тем более».
***
Романов находился в состоянии полного блаженства. Бредя по бульвару с бутылкой дорогого французского шампанского, он никогда не чувствовал себя столь счастливым, как в этот теплый июльский вечер. Всё, на что ни падал взгляд, казалось ему красивым, праздничным, ярким. Небо, несмотря на разбросанные над крышами домов клочья туч, голубым, каким оно бывает только летом в деревне, когда, лежа на спине, ни о чем не думая, смотришь в него; солнце ласковым, как на припёке ранней весной; жизнь – справедливой и бесконечной.
То, что жизнь справедлива, Романов, с некоторыми оговорками, считал и раньше, когда получал пинки и набивал шишки.
«Недаром же Иов терпел страдания за свою безграничную веру. Недаром Моисей мучил евреев пустыней сорок лет. Недаром я продолжал упрямо писать стихи, когда меня перестали печатать и замечать. Всё, всё было недаром, поскольку в итоге каждый из нас обрел то, чего хотел больше всего на свете: Иона – Бога, евреи – родину, я – признание и любовь своих читателей».
Еще раз вспомнив о том, какие добрые слова говорил ему Председатель законодательного собрания Виктор Дашкевич – интеллигентный и истинно мудрый человек, к тому же, как видно, хорошо разбирающийся в литературе – Романов решил, что небо с этого дня, несмотря ни на какие тучи, всегда будет только голубым, солнце – круглый год ласковым, жизнь, справедливая к таким парням, как он – счастливой и бесконечной.
Романов был настолько погружен в радостные впечатления, распиравшие его, подобно тому, как мясной пирог распирает живот оголодавшего бедняка, что, только вставив ключ в прорезь замка, вспомнил о происшествии, случившимся с ним этой ночью, а следом и о той, с кем это происшествие было связано.
Медея! От этого имени у Романова защемило сердце. Как же он нехорошо повел себя с ней.
«Сирота, с четырнадцати лет живущая вдали от дома, заплутала ночью в незнакомом городе, а я, старый развратник, чуть было не воспользовался ее беспомощностью! Как я мог?»
Желая немедленно искупить вину, Романов, на ходу открывая шампанское, бросился в квартиру. Обежал ее, но ни в одной из четырех комнат девушку-грузинку не нашел. Заглянул на кухню, в туалет, в ванную комнату, вышел на балкон, вернулся в зал –
везде было пусто.Не зная, что и думать, Романов сел в кресло. Почувствовав дискомфорт, привстал и с удивленьем обнаружил, что сидит на скомканном платье бывшей жены, в котором еще утром ходила Медея.
«Она что, ушла в одной ночной рубашке? И куда она могла уйти в таком виде, тем более, что знакомых, по её словам, в городе нет, и как добраться до дома она не знает?»
Он осмотрел комнату и то, что увидел, ему не понравилось.
Ваза с сухими цветами, больше года стоявшая на журнальном столике рядом с торшером, валялась на ковре, угол ковра был загнут, словно кто-то споткнулся об него второпях, а на светлой обшивке дивана виднелись три небольших бордовых пятнышка.
Потрогав их ногтем, Романов еще раз огляделся по сторонам. Перебрал по памяти предметы, от соприкосновения с которыми они могли появиться, и пришел к твердому убежденью, что таких предметов у него в квартире точно нет.
Весь вечер Романов не находил себе места. То он порывался звонить в полицию, чтобы заявить о похищении человека, то искал ответы на вопросы, которые, как полагал, обязательно последуют после того, как он решится снять телефонную трубку и набрать 02.
«Кем вы ей приходитесь?»
«Как ее фамилия?»
«Почему полуголая девушка позвонила именно в вашу квартиру, расположенную на четвертом этаже, а не в квартиру этажами ниже?»
Наконец: «За что вам привалило такое счастье?» и, конечно же,
«Сколько ты, мужик, вчера выпил?»
Поняв, что ни один здравомыслящий полицейский палец о палец не ударит для того, чтобы помочь разобраться в том, что случилось с Медеей, и в каком-то смысле с ним самим, Романов решил, во-первых, успокоиться, а во-вторых, все хорошенько обдумать.
Для этого он снова сел в кресло перед выключенным телевизором. Закрыл глаза и, представив губы Медеи, сжатые так, словно она была заранее уверена в том, что ей некому помочь, несколько раз глубоко вздохнул.
Решив с самого начала придавать значение только очевидным фактам, и только на их основании делать выводы, не подлежащие двойному толкованию, отмотал в своем воображении время на сутки назад. Оставив без внимания то обстоятельство, что Медея позвонила в его дверь после того, как мимо необыкновенно бледной Луны на необычайно тихий город с неба упала звезда, сразу перешел к картине ее появления.
«Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями, и несла какую-то чушь про Ээта, Медею, Ясона и Селену – сестру Гелиоса».
Романов задумался. Что-то в этой фразе было не так. У него появилось чувство легкой тревоги, которое иной раз возникает, когда в хорошо знакомый мотив вкрадывается фальшивая нота.
Он повторил ее еще раз, вслух:
– Она стояла в длинной ночной рубашке, из-под края которой выглядывали голые стопы с аккуратно накрашенными ногтями…
Почесал лоб и после некоторого раздумья, догадался-таки, что именно смущало его.
А смущали его слова о том, что, несмотря на дождь, практически не прекращавшийся до самого вечера, ноги у девушки были сухими и чистыми.