Я захватываю замок
Шрифт:
— В чем дело? Вы что, языки проглотили?! — закричал он.
Ужасно… Как бы поделикатнее объяснить, что с ним приключилось? Наконец я вымучила:
— Папа, оглядись-ка! Это… э-э-э… в некотором роде сюрприз!
На старую железную кровать мы перенесли матрац с постели под балдахином и, конечно, одеяла с подушками. На деревянном столе аппетитно лежали новые канцелярские принадлежности, а вместо пресс-папье — камни. Мы даже перетащили из кухни кресло.
— В клозете вода и умывальные принадлежности! — крикнула я (вот и снова пригодился мой кувшин с тазиком). — Мы ободрали плющ с нижних
Язык прилип у меня к гортани, такое жуткое выражение исказило лицо отца. Он только заметил исчезновение лестницы.
— Великий боже! — начал отец… и, плюхнувшись на кровать, громко расхохотался.
Он хохотал и хохотал, безостановочно. Я даже испугалась: вдруг задохнется?
— Ох, Томас, — зашептала я, — может, мы подтолкнули его сознание не в ту сторону?
Отец вытер глаза.
— Милые мои, любимые дети! — сказал он, наконец. — Кассандра, ты… Сколько тебе? Семнадцать? Восемнадцать? Или восемь? Немедленно спускайте лестницу.
— Томас, ну скажи хоть что-то, — прошипела я.
Брат, откашлявшись, медленно и четко произнес:
— Папа, мы считаем, тебе пора взяться за работу — в первую очередь ради себя самого. Вынужденное заключение поможет тебе сосредоточиться и вообще пойдет на пользу. Уверяю, мы долго обдумывали этот вопрос и действуем, согласно психоаналитическим…
— Лестницу! — взревел отец.
Его разъярил академический тон и солидная речь Томаса.
— Спорить бесполезно, — спокойно ответил брат. — Располагайся, не будем тебе мешать. Когда принесем обед, скажешь, что нужно для работы: книги, бумаги…
— Не смейте уходить! — Голос отца жалко сорвался.
— Пожалуйста, не надрывай горло криками о помощи! — торопливо воскликнула я. — Тут на много миль никого, кроме нас. Это эксперимент, давай попробуем!
— Вы, ненормальные… — снова заговорил взбешенный отец.
— Предупреждаю, — шепнул мне на ухо Томас, — все закончится перебранкой. Лучше скорее его запереть.
Собственно, отец уже и начал браниться. Я отошла назад, брат захлопнул дверь.
— Обед в час! — ободряюще крикнула я.
Мы закрыли дверь на ключ и задвинули засов — для психологического эффекта; вскарабкаться наверх отец при всем желании не сумел бы. На насыпи его вопли звучали удивительно глухо, а у моста их совсем не было слышно.
— Как думаешь, выдохся? — спросила я.
Томас немного поднялся вверх по склону.
— Нет, еще слышу. Просто звук глушит башня.
Я оглянулась.
— Ох, Томас, вдруг это безрассудство?
— Ничего подобного! — весело отозвался брат. — Даже перемена атмосферы может пойти ему на пользу.
— Но запереть его внутри… — расстроенно пробормотала я. — Башню ведь прежде использовали как темницу. Заточили собственного отца!
— В том-то и соль, верно? Нет, я, конечно, не так подкован в психологических штучках, как ты… По-моему, главное здесь вот что: осознание, что его не выпустят, пока он не начнет работать.
— Чепуха! — фыркнула я. — Без психологического настроя изнутри у него вообще ничего не получится. Творческое мышление под замок не посадишь.
— Почему бы и нет? —
парировал Томас. — Сколько лет это творческое мышление разгуливало на свободе, палец о палец не ударяя. Посмотрим, как подействует на него «замок».Дома мы сели завтракать. Жалко, что отец не перехватил ни крошки перед походом в башню! Ничего, скоро мы с лихвой возместим ему это голодное утро.
После завтрака я написала письмо в школу: якобы Томас заболел и несколько дней его не будет; потом заправила постели. Брат великодушно вытер пыль.
— Эй! Гляди-ка! — вдруг крикнул он.
На туалетном столике в спальне отца лежал ключ от караульни.
— Давай сходим, посмотрим списки, о которых ты рассказывала, — предложил Томас.
По пути наверх я с сомнением проговорила:
— Томас, это похоже на шпионаж…
— Он самый и есть! — отозвался брат, отпирая караульню.
Мне стало страшно и стыдно. По комнате, казалось, носился дух отца, разъяренный нежданным вторжением. В южные окна бил яркий солнечный свет, озаряя прикрепленные к полкам комиксы; на столе негромко тикали мамины часы. Списки исчезли, ящики были заперты. Найти ничего не удалось. Слава богу! Обыск комнаты, по-моему, еще хуже, чем заточение отца в башню.
Томас остался читать комиксы, а я занялась обедом. Сложив в корзинку термос с супом, куриный салат, клубнику со сливками и сигару (девять пенсов!), в час дня мы отправились на насыпь.
— Я вот думаю, стоит ли его баловать такими деликатесами? — сказал по дороге брат. — Хлеб и вода намного лучше воссоздают тюремную атмосферу.
Из башни не доносилось ни звука. Мы открыли дверь и заглянули вниз: отец лежал на кровати, уставившись в небо.
— Привет! — дружелюбно крикнул он.
От изумления я потеряла дар речи. А отец еще и улыбнулся! Я, разумеется, улыбнулась в ответ и выразила надежду, что аппетит у него хороший. Томас, потихоньку раскручивая бельевую веревку, начал спускать корзину.
— Обед легкий, чтоб тебя не клонило в сон! — объяснила я. — Ужин будет плотнее. С вином!
Воду он пил. Значит, немного обвыкся.
Очень вежливо поблагодарив Томаса за корзинку, отец выложил еду на стол и весело нам улыбнулся.
— Просто великолепно! А теперь слушайте, шутнички. Это тихое утро я провел в долгих размышлениях. Поистине нет ничего приятнее, чем лежать, созерцая небо! Ваша попытка помочь мне очень трогательна, искренне говорю. Пожалуй, вы даже преуспели… Мысль заработала. В голове крутится пара роскошных задумок. Это удача, понимаете?! Только к нынешнему моменту новизна исчезла. Еще немного — и ваши труды пойдут прахом. Сейчас я съем этот чудесный обед, и вы спустите лестницу, договорились?
На слове «договорились» его голос как будто дрогнул.
— Клянусь, репрессалий не будет, — добавил он.
Я перевела взгляд на Томаса: как ему речь?
Но брат безо всякого выражения произнес:
— Книги, бумаги нужны?
— Нет! — взревел отец. От добродушия не осталось и следа. — Мне нужно лишь выбраться отсюда!
Томас захлопнул дверь.
— Ужин в семь! — пискнула я, но едва ли меня услышали: в этот раз отец бушевал еще сильнее, чем утром. В душе я только надеялась, что аппетит у него не пропадет.