Яблоневый дворик

Сначала, когда свидетели давали показания, я пристально всматривалась в каждого, словно надеялась прочитать на их лицах свою возможную судьбу, как будто каждое их высказывание, даже самое пустяковое, могло сыграть в ней решающую роль. Если я не соглашалась с тем, что кто-то из них говорил, то делала у себя в блокноте пометку и в конце дня обсуждала это с Робертом.

Но потом я поняла, что ни один из свидетелей не может повернуть ход процесса. Это было под силу только мне. Пока свою версию представляло обвинение, меня для дачи показаний не вызывали. Подсудимого не имеют права принудить свидетельствовать со стороны обвинения.

Все это время я пыталась сосредоточиться, понимая, что позже настанет и моя очередь, но по ходу процесса возникало такое множество юридических споров — присяжных в эти минуты выводили из зала, — что мое внимание рассеивалось, и я переводила взгляд на балкон для посетителей. Его несколько раз освобождали от публики: когда я давала часть показаний и, само собой, когда выступал свидетель Г. Иногда утром или после перерыва охранник не торопился впускать людей, открывая двери, когда разбирательство уже шло полным ходом. Позднее Сюзанна рассказывала, что им приходилось подолгу ждать на бетонном пятачке лестничной клетки. В первый день она, как и многие другие, погорела на том, что в зал суда нельзя проносить мобильник, а шкафчика, где его можно оставить, в здании не предусмотрено. Охранник посоветовал ей обратиться к хозяину кафе по соседству: за один фунт он присматривал за телефонами таких, как она, зрителей на процессе.

Я видела Сюзанну на балконе почти каждый день — она потратила больше половины отпуска, чтобы меня поддержать. Она всегда приходила с блокнотом. Должно быть, присяжные ее заметили и решили, что это моя сестра или кузина. Поскольку она мне ближе, чем сестра, я ничего не имела против. Моя мать умерла много лет назад, а с отцом с тех пор, как он со своей новой женой переехал в Шотландию, я виделась очень редко — от силы раз в несколько лет. За все время, что длился суд, мы говорили с ним по телефону ровно три раза. Мой брат живет в Новой Зеландии. Поэтому там, наверху, среди студентов, пенсионеров и случайных зевак неопределенного рода занятий, за меня была только Сюзанна.

Насколько мне известно, любовь моя, поддержать тебя не приходил никто, за исключением того дня, когда заявилась твоя жена и устроила скандал, после чего ей запретили появляться на заседаниях. Это заставило меня еще серьезнее задуматься о твоей жизни. Пока шел процесс, я получила ответы на многие мучившие меня вопросы, включая самые интригующие. Ты обрел имя и превратился в персонаж реальности, и это один из многочисленных парадоксов нашей истории.

Иногда, поднимая глаза на Сюзанну, я видела рядом с ней пустые места и представляла на них свою семью: мужа, сына, дочь — Гая, Адама, Керри. Мне так их не хватало; тоска по ним опустошала меня. Я сама упросила их не показываться в суде. Но как же мне хотелось, чтобы они были со мной! Мне удалось не впутывать их в эту историю, но они продолжали занимать мои мысли и чувства. Когда все закончится, у меня останутся они, потому что ничего важнее в моей жизни нет.

* * *

Однажды ты спросил меня, как мы познакомились с Гаем. Я пожала плечами и ответила: «В университете», — как будто это все объясняло. Потом я долго не могла простить себе этого пожатия плеч, которым словно бы упростила нашу историю. Далеко не всем студенческим парам удается построить семью — многим для этого не хватает смелости и воображения.

Я успела проучиться на первом курсе всего две недели, когда в кафетерии научно-исследовательского центра впервые увидела Гая. Наша компания, человек десять, с пластиковыми стаканчиками растворимого кофе в руках расположилась вокруг одного небольшого стола. В те времена женщины еще нечасто выбирали для учебы естественно-научное направление, поэтому в тот день за нашим столом было всего три девушки, включая меня. Две другие уже успели подружиться и вместе наслаждались принадлежностью к меньшинству.

— А тебя как зовут? — уверенным тоном обратилась ко мне через стол одна из них. Мы с ней уже знакомились, но, видимо, мое имя не отложилось у нее в памяти.

Парни сидели развалившись, некоторые, широко расставив локти, раскачивались на стульях. Место напротив меня занимал высокий широкоплечий и поджарый юноша с прямыми волосами; нахмурив лоб, он листал конспекты. Я обратила на него внимание сразу, как только мы расселись за столом, и почему-то мне показалось, что другие девушки тоже его заметили. Частично я объясняла это его ростом, но больше — его индифферентностью. Остальные парни так или иначе старались покрасоваться перед нами: разговаривали нарочито громко, целиком запихивали в рот печенье и демонстративно сморкались.

— Ивонн, — ответила я самоуверенным девицам. Они сидели рядом, справа от высокого молчуна. — Ивонн Кармайкл.

— Ивонн, — повторила девушка, свешивая голову набок. Левой рукой она перебросила через плечо прядь блестящих темных волос, накрутила ее на палец, потом отбросила назад. — У меня есть тетя, которую зовут Ивонн.

Двое мальчишек глупо хихикнули.

— Ивонн Кармайкл? — оторвался от своих записей высокий парень.

Я кивнула.

— Это ты получила премию Дженнифер Тайрел?

Я еще раз кивнула.

— А что это за премия? — громко спросила вторая девушка, в упор глядя на высокого парня.

Тот поднял брови, передавая право ответа мне.

— Это премия для выпускников школ за научные рефераты. Ее основали родители Дженнифер.

Дженнифер Тайрел была блестяще одаренной студенткой-первокурсницей университета Глазго, погибшей под колесами автомобиля. Родители Дженнифер учредили национальную премию ее имени, чтобы поощрять девушек к поступлению на факультеты физики, химии и биологии. Это довольно скромная награда, которой распоряжалась какая-то образовательная ассоциация в Лондоне и о существовании которой знали только школьные преподаватели естественных наук. Я получила ее за работу, озаглавленную «О мышах и молекулах», и удостоилась двух абзацев в газете «Суррей-энд-Саттон эдвертайзер».

— Сотни заявок, — пояснил высокий парень. — Дают только девчонкам. Ивонн Кармайкл.

— Фи, сексизм, — фыркнула одна из девушек.

Остальные парни энергично закивали, но мне было на них наплевать. Я смотрела на высокого парня и радовалась тому, с какой интонацией он произнес мое имя.

К концу первого семестра мое положение в группе упрочилось: как ни удивительно, я стала Подругой Альфа-самца. Гая вряд ли можно было отнести к альфа-самцам в общепринятом смысле слова — несмотря на свои крупные габариты, он абсолютно безразлично относился почти ко всем видам спорта, — однако его азарт к учебе и искреннее равнодушие ко всему остальному действовали на других так же, как подействовали на меня. Все мы находились под его влиянием. Иногда я бывала единственной девушкой, приглашенной на выходные в дом, который ребята снимали целой компанией, и кто-нибудь из них делился со мной сердечными тайнами и спрашивал совета.

На втором курсе мы с Гаем расстались и не поддерживали отношений на протяжении двух семестров. Тогда же как минимум трое из одногруппников предложили мне себя в качестве замены Гаю. Но я не обманывалась: их привлекала не я, они завидовали Гаю. Они хотели трахать не меня, а его. Это одна из тех вещей, которые женщинам трудно понять, — влияние мужской конкуренции на степень увлеченности женщиной. Нам неприятно думать о себе как о награде и почти так же неприятно представлять себя добычей.

Мы с Гаем поженились летом, сразу после окончания университета, и уже осенью я забеременела. Большинство знакомых считали, что беременность эта случайная или даже что именно из-за нее мы и поженились, но на самом деле Адам был желанным ребенком, как и Керри, родившаяся вскоре после него. Мы все очень подробно обсудили. Самое правильное, решили мы, родить двух детей подряд, пока мы оба работаем над диссертациями. Так мы сможем уделять больше времени воспитанию детей, а когда они дорастут до школы, мы перейдем в докторантуру. Гай закончил свою диссертацию за три года, я — за семь. Смешно.

* * *

Я помню день, когда он позвонил мне, чтобы поделиться радостной новостью. От волнения он не мог дотерпеть до дома: его только что назначили заведующим лабораторией. Адаму и Керри к тому моменту исполнилось соответственно девять и восемь лет. Часа два назад я забрала их из школы, мы прошлись по магазинам и только что вернулись. Керри ревела в три ручья, потому что ее лучшая подруга только что объявила, что больше не хочет с ней дружить. Казалось, важнее этого для нее сейчас ничего не существовало: «Я больше не…» — рыдала она. Адам сидел на полу кухни над кастрюлей и шлепал по желткам деревянной ложкой — я велела ему взбить яйца, пока я говорю с папой по телефону. Мы собирались приготовить тосты с омлетом. Когда Гай задерживался на работе, на ужин мы частенько ели то, что другие едят на завтрак.