Яблоневый дворик

Я взяла мобильник и повертела его в руках. От тебя ничего не приходило — телефон молчал и не включался на режим вибрации, но я все равно заглянула в папку «Сообщения». Глубоко вздохнула и отключила аппарат.

* * *

Первый день без тебя был днем сплошной боли, но в этой боли пока что ощущался некий изыск. Нечто похожее испытывает тот, кто бросает курить или садится на жесткую диету; он полон решимости терпеть лишения, ведь поначалу его подогревает адреналин и сознание добровольного отказа от дурной привычки. Да и в том, чтобы бередить рану, есть свое удовольствие. Много лет назад я работала с женщиной по имени Шивон, которая страдала хроническим заболеванием ушей. Во время обострений она, сходя с ума от боли, принималась прочищать уши ватными жгутиками. Наши столы стояли по соседству, и я зачарованно наблюдала, как она скручивает ватку и слегка смачивает ее слюной, пока та не превратится в длинный узкий конус. Маленькая, белокожая, с повадками сорванца, Шивон трудилась над своим жгутиком, приоткрыв рот и высунув от усердия кончик языка. Добившись нужного результата, она с тем же сосредоточенным видом вставляла жгутик в ухо, проталкивая его поглубже, к источнику зуда и боли. Как она говорила, у нее в голове раздается в этот миг тоненькое «динь-динь-динь». Она заранее знала, что ее усилия не принесут ощутимого результата, но за эти несколько мгновений, когда зуд утихал, успевала пережить состояние, близкое к экстазу.

Так и я в первый день каждый час проверяла телефон, настойчиво бередя свою рану и лишний раз получая подтверждение, что ты молчишь. Убеждаясь в очевидном, я испытывала пронзительную горечь своей правоты и страха. Я напряженно ковырялась в своем горе. Динь-динь-динь.

В общем, первый день кое-как прошел. Даже на следующий страдание все еще доставляло мне извращенное удовольствие. Твое молчание, уговаривала я себя, оправдывает мое решение. Значит, ты и сам хотел разрыва, но в сложившихся обстоятельствах не мог в этом признаться. Зато теперь ты свободен.

В четверг утром, выйдя из туалета, я обнаружила на своем обычном телефоне три заблокированных пропущенных вызова. Или от тебя, или опять спам, как месяц-полтора назад. Я проверила предоплаченный мобильник. На нем ничего не было. Я выключила оба аппарата.

* * *

На протяжении следующих дней я утешалась сознанием того, что поступила правильно, следовательно, прихожу в норму. Я старательно ухаживала за собой. Часто принимала ванну. Ходила гулять в парк. Была ласкова с Гаем. Повторяла себе, что худшее позади. Пора перешагнуть через эту историю и идти дальше.

* * *

Я снова стала ездить в Бофортовский институт, вернувшись к обычному рабочему расписанию. Осталось обрубить последний конец. Я написала Сандре.

Привет, Сандра! Хочу предупредить вас заранее, что в следующем учебном году не смогу быть у вас приглашенным экзаменатором. Видимо, мне придется замещать сотрудницу на время отпуска по уходу за ребенком и работать на полную ставку, то есть график намечается очень плотный. Не сомневаюсь, что у вас есть список кандидатов мне на замену, но, если хотите, могу подбросить пару идей. Например, Махмуд Лабаки — отличный и очень требовательный преподаватель. Гай много с ним работал и высоко его ценит. Если вам понадобятся его контактные данные, дайте мне знать. Всего доброго. Ивонн.

Затем я написала Марку, менеджеру по персоналу. Я знала, что специалист, которого он прочил на место беременной сотрудницы, от предложения отказался, и не сомневалась, что он обрадуется моему согласию. Он и в самом деле пришел в полный восторг. Сработало, решила я. Полная загрузка, вот что меня спасет.

* * *

Через неделю после кремации матери, когда пузатая урна с ее прахом еще стояла на полке в кухне, отец принес мне в подарок набор для детского творчества. В том феврале я не ходила в школу. Должно быть, тетя сказала отцу, что мне нужно отвлечься от последних событий. И отец подарил мне набор полиуретановых смол для изготовления пресс-папье, сувениров и украшений.

В комплект входили металлические пузырьки с жидкостями, шпатели для их смешивания и формы для заливки. Весь месяц я изготавливала всякие вещицы. Застелив по настоянию тети кухонный стол газетой, заливала в форму жидкость из большой бутылки. Потом капала из маленького пузырька немного отвердителя, перемешивала и завороженно смотрела, как в результате добавления к одной жидкости нескольких капель другой смесь отвердевала. Почему? Как это происходит? В набор входили разные формочки: круглые, овальные, квадратные. В них можно было укладывать всякие мелкие предметы — цветочные лепестки (правда, они бурели), цветные нити, бусины.

Лучше всех у меня получился овал с застывшей внутри крошечной пластмассовой балериной, когда-то, кажется, украшавшей торт. За ночь изделия успевали затвердеть. К концу недели у меня собралась целая коллекция этих вещиц. Я бродила по дому и прятала их в разных местах — в шкафчике в ванной, в гардеробной отца, на подоконнике лестничной площадки. Мне казалось, будет здорово, если спустя время я или кто-нибудь из домашних случайно наткнется на мою безделушку. Довольно скоро я сама о них забыла. Лишь гораздо позже, находя то одну, то другую в коробке, шкафу или на полке — никому не нужную и покрытую пылью, — я вспоминала, как их мастерила.

13

Такого неба, как в мае, в другое время года не бывает. Как будто наступающее лето щедро отдает нам всю глубокую небесную синеву. Всю сразу. У июня тяжелый характер — хмурое небо, бесконечные дожди; он напоминает нам: да, это и есть британское лето. Что за чушь, в самом деле? Почему мы живем на этом туманном острове? Июль непредсказуем и капризен, он вытворяет что хочет, в зависимости от настроения. По большей части мы стоически терпим его, но время от времени он вдруг дарит нам по-настоящему жаркий денек, вселяя в нас напрасные надежды. Приходит август, и мы снова убеждаемся, что они не оправдались. Снова хлещет дождь, но нам, британцам, он нипочем. Мы ничего другого и не ждали. Обманное июльское тепло, июньское ненастье, даже незамутненная майская синева — им нас не одурачить даже на минуту.

Это лето, любовь моя, тянулось долго, очень долго.

* * *

Я старалась чаще выбираться из дому. Ездила в Бофортовский институт даже без особой необходимости — дополнительная нагрузка ложилась на меня только с сентября. Коллега, которую я должна была замещать, Клер, ожидала двойню. Когда она шла по коридору, встречные расступались, словно опасались ее задеть: только тронь, и она лопнет.

В Лондоне восемь миллионов жителей; летом он всегда переполнен, но без тебя стал пуст. Мы с Гаем сбежали от городской суеты в предместье, но дела неумолимо влекли нас обратно, как магнит — железные опилки. Обитатели окраин видят город иначе, чем жители центра. Им приходится каждый день пересекать его насквозь, добираясь до нужного места.

Наша станция — конечная. «Если живешь на конечной станции, у тебя всего одна проблема — тебе ехать аж до конечной», — сказала Сюзанна, когда мы сюда перебрались. Я езжу в город на метро и в течение получаса озираю разрастающиеся пригородные новостройки: дома, обращенные к железной дороге задними фасадами, вывешенное на балконах белье, маленькие пятачки зелени во дворах, где играют дети и бегают собаки. Что проку мне от миллионов этих людей, если ни один из них не ты? В Финчли-роуд поезд ныряет под землю, и мне становится легче. Население города сокращается до числа пассажиров в моем вагоне, и я точно знаю, что среди них тебя нет.

* * *

Откуда во мне взялась эта тоска? Мы ведь провели вместе совсем немного времени. Скучать по сексу после полученных травм мне не приходилось. Я тосковала по твоему вниманию. По пристальному вниманию, которым ты, как защитным барьером, огораживал меня от окружающей жизни. Я тосковала по себе — такой, какой становилась только наедине с тобой.

А может, все еще проще. Каждый наш поступок имеет свою цену. Наверное, бесконечное лето — это расплата за нашу пьянящую весну — за тайну, смятение, возбуждение и… счастье. Счастье подчиняться не логике и рассудку, а желанию. Значит, с меня причитается. Если идешь в магазин за мороженым, то отдаешь продавцу энную сумму денег. Ничего сложного.