Яблоневый дворик

Это показалось мне еще одним примером перестраховки, когда информация, не имеющая непосредственного отношения к делу, предоставляется только для того, чтобы потом защитить кого-то от критики. Мистер Мятный Леденец продолжал читать отчет фельдшера.

— Войдя в квартиру, я сразу же прошел на кухню, где обнаружил неизвестного мужчину, который лежал на спине, головой в сторону холодильника. У него под головой я заметил большую лужу крови…

Мы вернулись к тому, с чего начали, — к телу. Снова мы ходим вокруг да около. Около тела — не человека, а тела. Тело всегда тут, как в фильме ужасов. Куда бы ни посмотрел главный герой, везде он видит труп: в спальне, на кухне, в гостиной, в рабочем кабинете, в автомобиле. В этом смысле тело, о котором шла речь, нас не преследовало — оно было реальное и оставалось на своем месте, — но мы никак не могли от него освободиться. Неоперившийся птенец все еще читал заявление фельдшера, в котором говорилось, что на место преступления прибыла полиция, потом полицейский врач и наконец «…в восемнадцать ноль-ноль была констатирована смерть».

Смерть. И уже ничего не вернешь. Не отсутствие — а смерть. Край, откуда не возвращаются.

Слово «смерть» еще висело в воздухе, когда юный адвокат сказал:

— И еще один документ, милорд, — и бросил в уже мутные воды того, что присяжные успели о тебе узнать, глубинную бомбу. — В две тысячи пятом году Марк Костли признал себя виновным в нападении без отягчающих обстоятельств.

Присяжные, казалось, удивились и немного растерялись. Они понимали, что это важная информация, и, конечно, хотели знать подробности. Но они не присутствовали при дебатах о допущении доказательств дурной репутации, в ходе которых и выяснилось, что ты был признан виновным в нападении, когда, выйдя из паба, подрался с другим мужчиной. Судя по всему, этот человек оскорбил твою жену. По настоянию мисс Боннард присяжным не позволили узнать подробности дела, чтобы у них не возникло предубеждения.

Я все еще наблюдала за присяжными, когда миссис Прайс встала и негромко проговорила, так что я едва ее расслышала:

— Милорд, обвинение закончило представление дела.

Это было сказано так неожиданно, без всякого драматизма, что я завертела головой: неужели только для меня это стало сюрпризом? Я ждала внушительного заключения, еще не зная, что время для него настанет позже, в прениях сторон. Тогда мы еще услышим образцы красноречия.

Присяжные тоже выглядели удивленными. Судья повернулся к ним и сказал, что поскольку уже почти три часа дня и сегодня пятница, ему не представляется целесообразным, чтобы сторона защиты начинала свою часть процесса. Он напомнил присяжным, что в предстоящие выходные они ни с кем не должны обсуждать дело, и распрощался с ними до 10:15 утра понедельника. Представление дела обвинением заняло две недели. Как выяснится позже, защита справится намного быстрее.

Один за другим присяжные покидали свои места и гуськом выходили из зала. Все наблюдали, как они спешат в свою нормальную жизнь.

После их ухода все расслабились. Юристы, представляющие обвинение и защиту, повернулись друг к другу. Дама из Королевской службы уголовного преследования с глубоким вздохом закрыла свою папку. Судья обратился к Роберту и спросил, будут ли у него заявления и ходатайства, Роберт ответил, да, будут; он пришлет их судье до полуночи.

Повернувшись ко мне, Роберт сказал:

— Я спущусь через несколько минут, хорошо?

Я встала со своего места с чувством разочарования. Не знаю, какого финального аккорда я ожидала, но явно чего-то большего. Или я думала, что показания фельдшера создадут какой-то новый поворот? Но этого не произошло. Может, все потому, что я еще не давала показания. Почему я так страстно хочу их дать? Что это — высокомерие или отчаяние?

* * *

Когда Роберт спустился ко мне в комнатку для консультаций, у него был вид человека, вырвавшегося на свободу. Действительно, был вечер пятницы. Вместе с ним пришла его помощница Клэр, они с трудом поместились за столиком напротив меня. Роберт сказал, что сегодня же вечером подаст ходатайство о прекращении дела против меня. По его словам, единственным настоящим свидетелем обвинения против меня был Кевин, но хотя из его показаний можно сделать вывод о наличии у меня мотива, это отнюдь не доказано. Решающую роль, намекнул Роберт, сыграло то, что Кевину не позволили высказать догадки о характере наших с тобой отношений. Несмотря на все, что я узнала о тебе за последнее время, мне захотелось сказать: ты был прав, когда говорил, что нужно молчать. Это меня спасет.

Роберт и Клэр встали. Я смотрела на них. Мне хотелось их задержать, хотя им явно не терпелось уйти. Сейчас мы простимся; мне останется только сидеть в своей камере и ждать, пока меня отвезут обратно в тюрьму. Им предстоят выходные, они смогут отдохнуть от процесса, вернуться в обычный мир, в обычную жизнь: погода, десятичасовые новости, ресторан — неоправданно дорогой, — бутылка вина, оказавшегося хуже, чем они надеялись. Это и многое другое наполнит жизнь Роберта, Клэр и всех остальных участников суда над нами, но только не меня, не тебя и не отца Крэддока.

Мой вопрос был все о том же.

— Как все складывается для Марка?

Они обменялись взглядами. Клэр открыла рот, чтобы ответить, но Роберт ей не позволил.

— Ну что я могу сказать? Будь я его адвокатом, я не выбрал бы защиту на основе ограниченной вменяемости. Вы сами видели, мисс Боннард не удалось сбить с толку доктора Сандерсона. Теперь она должна выставить чертовски хорошего психолога. У нее должен быть какой-то козырь в рукаве. Костли много лет работал на ответственных должностях, у него семья, никаких психических отклонений в прошлом. Я сам удивляюсь, зачем они это затеяли. Конечно, мы обязаны выполнять указания своих клиентов… Уж не знаю, о чем они там договорились… — Он сжал губы и слегка покачал головой.

Я задала ему тот же вопрос, который когда-то задавала Джасу в пиццерии:

— Почему они не остановились на самообороне?

Роберт и Клэр снова быстро переглянулись. Потом Клэр осторожно сказала:

— Данные криминалистической экспертизы делают такую защиту практически невозможной.

* * *

После их ухода мной овладело странное чувство. Может, в понедельник, после того как Роберт подаст ходатайство, с меня снимут обвинения и я выйду на свободу. Все происходит так неожиданно. Меня даже не вызывали давать показания. Никаких доказательств в мою защиту представлено не было, но и доказательства против меня выглядят довольно шаткими. Это перерыв между таймами. Тренеры общаются с игроками, проводят мобилизующие беседы, анализируют первый тайм и инструктируют, как вести себя во время второго. Для меня все выглядит скорее хорошо, для тебя — очень плохо. Конечно, я волнуюсь о тебе. Но дразнящая мысль о том, что в понедельник я могу отправиться домой, заполняет голову, как мигрень. Ни о чем другом я думать не могу. В ту минуту мне следовало бы вспомнить рассказанную Джасом историю про эксперимент над шимпанзе. Тогда, любовь моя, я не улыбалась бы такой глупой улыбкой Роберту и Клэр, когда они покидали комнату для консультаций.

21

В понедельник началась вторая часть процесса. Все выходные я позволила себе надеяться.

Утренняя поездка из тюрьмы воспринималась как обычная рутина. Меня уже не тошнило в фургончике. Я даже переговаривалась с сопровождающими меня надзирателями. В Олд-Бейли пожилой карибский охранник с улыбкой приветствовал меня, а когда я спросила: «Как прошли выходные, Томас?» — ответил: «Превосходно!»

Наверху в зале заранее открыли балкон для посетителей. Сюзанна уже была на месте. Усаживаясь, я оптимистически показала ей большой палец. Неуверенно улыбнувшись, она ответила мне тем же. Подошел Роберт и сказал:

— Вот что, вы только не слишком обнадеживайтесь.

Но несмотря на это, только потом, когда все, кроме присяжных, расселись и судья сказал: «Я не настроен разрешить…» — я осознала, что все время, пока шел процесс, обманывала себя. Все эти две недели я повторяла себе, что у них против меня ничего нет. И все выходные убеждала себя, что судья прекратит дело, и не потому, что ходатайства такого рода часто удовлетворяют — наоборот, очень редко, — а потому, что иначе быть не может. Почему сознание способно так раздваиваться? Для меня это всегда оставалось непостижимым. В психологии личности еще так много непознанного. Как люди умудряются существовать в параллельных реальностях, заниматься повседневными делами, пока их жизнь разваливается на части? Чтобы понять это, необязательно быть неверным супругом. Достаточно, к примеру, по заведенной привычке идти утром на работу, даже если твой ребенок болен или попал в беду.

— Как поживаете? — весело спросил меня вахтер на входе в Бофортовский институт на следующий день после того, как моему сыну поставили диагноз «биполярное расстройство».

— Хорошо! — с энтузиазмом ответила я.

Если дело против вас прекращают, вас признают невиновным. Вам даже не нужно возвращаться в камеру, пока заполнят необходимые бумаги. Вас просто выпускают. Со скамьи подсудимых есть выход прямо в зал, и вы просто идете туда, потом по коридору, спускаетесь по лестнице и попадаете на улицу.