Яд древней богини

–  Откуда его мать родом, случайно не помните?
– спросил Всеслав.

–  Зачем вам?
– удивилась Потехина.

–  Мало ли… вдруг ее смерть связана с прошлым?

Ольга помолчала, глядя на дотошного собеседника.

–  Странный у вас интерес, - промолвила она.
– К сожалению, я не могу помнить место рождения Мавры Ильиничны, потому что Гриша мне его не называл. Но люди далеко не всегда продолжают жить там же, где родятся. Вот я, например, появилась на свет в Карелии, где служил мой отец. А теперь живу в Москве. Вы серьезно полагаете, что это имеет значение? И потом, неужели через столько лет кто-то приехал сводить счеты с пожилой женщиной?

–  Всякое бывает.

–  Чего же ждал этот неизвестный злодей?

Смирнов развел руками. Если бы он знал! Пока все вилами по воде писано и не идет дальше предположений.

–  Вы бывали в гостях у Ершовых?
– спросил он.

–  Несколько раз. Религиозной атрибутики у них пруд пруди. Мавра Ильинична произвела на меня двоякое впечатление: с одного боку - набожность, с другого - то ли страх, то ли… недовольство. Как будто она на весь мир сердита. Может, Гриша от нее набрался и жалости к себе, и непонятной обиды? Мавра Ильинична, когда разговаривала, она в глаза не смотрела, все вниз куда-то или в сторону. Гриша объяснял это ее смирением, а мне было не по себе. Сложные они люди, неприкаянные… неустроенные… не знаю, как правильно выразиться.

–  А каких-то магических вещей вы у них не видели? Карт, например, или… восковых фигурок?

Сыщик имел скудный запас информации касательно магии.

–  Воск у них был и еще ладан, - ответила Потехина.
– Свечей много, бутылочек с лампадным маслом. Только магия с религией не сочетается. Верующие люди разве будут такой грех на душу брать?

Она с подозрением уставилась на Всеслава. Что за вопросы он задает?

Дабы перевести ее внимание в другое русло, сыщик заговорил о проблемах журналистики, о последних криминальных новостях, о том, какой опасной порой становится городская жизнь. Он делал Потехиной комплимент за комплиментом и сумел усыпить ее бдительность. Поблагодарил за интересную беседу, напомнил:

–  Пусть этот разговор останется между нами. Григорий Ершов - человек щепетильный, когда речь идет о его личной жизни. Правильно я вас понял? Не стоит его будоражить.

Ольга охотно согласилась.

Из редакции Смирнов поехал к ближайшему таксофону и позвонил Ирине Рудневой, назначил ей встречу. Танцовщица пришла с опозданием. Она была безупречно хороша в трауре - черном платье и небрежно повязанном черном кружевном шарфе.

–  Садитесь, - предложил сыщик, открывая перед ней дверцу машины.
– У меня к вам пара вопросов.

Она села, достала из сумочки носовой платок и принялась нервно комкать его в руках. Глаза красавицы были сухи, щеки горели лихорадочным румянцем.

–  Неприятности?

–  Свекровь похоронили, - отрывисто сказала она.
– Думаете, это удовольствие? Жуткая процедура. Гроб, венки, яма… Пришлось везти тело в Абрамцево, она так хотела.

–  Ирина, почему вы пытались убить Загладина?

Она не ожидала этого выпада, поникла, сжалась…

–  Убить? Я… не собиралась его убивать, просто… Хотя не буду отпираться - наверное, я хотела его смерти. Он… унижал меня, издевался! Вам не понять.

–  Что вы подсыпали ему в кофе?
– «дожимал» Смирнов.

–  Точно не помню… какие-то снотворные таблетки. Слава богу, Олег не пострадал! Его вырвало, и… в общем, у меня ничего не получилось. Сейчас я даже рада этому. На меня нашло тогда безумие… я хотела покончить не только с ним, но и с собой.
– Ирина заплакала, прижимая к лицу скомканный платочек.
– Господи! Когда же Загладин уйдет из моей жизни?

–  Он уже ушел. Успокойтесь.

Она вытирала слезы, шмыгала носом, и все равно была неотразима. Можно было понять Руднева.

–  Знаете, что я вспоминала на кладбище?
– танцовщица подняла на Всеслава красные, припухшие глаза.
– Свекровь говорила мне, что видела свою смерть…

Глава одиннадцатая

После похорон матери природа начала раздражать Гордея Ивановича. Шум зелени, чистота неба, солнечные пятна на асфальте, отцветающая акация во дворах - все это, раньше радовавшее глаз и сердце, сейчас вызывало смутный, глухой протест. Не то, чтобы Руднев был сильно привязан к родителям - давний разрыв с отцом прошел для него безболезненно, но уход Екатерины Максимовны он воспринял как нечто противоестественное. Как будто чья-то злая воля лишила ее сил, вырвала из семьи, отняла у внука и отправила на кладбище. Неужели и с ними - со всеми - может когда-нибудь произойти такое?

Руднев смотрел теперь на сына и жену с болью и страхом. Их тоже смогут отнять у него, если захотят? И чего стоят все его деньги, бизнес, охрана, если он не в состоянии защитить от неведомой опасности самых дорогих ему людей?

Поминки организовали в абрамцевском доме. Гордей Иванович не мог без слез смотреть на знакомые с детства вещи - огромный старый шкаф, коврики на бревенчатых стенах, выскобленный добела деревянный обеденный стол, этажерка с книгами… Сколько раз он предлагал матери отремонтировать дом, поменять мебель! Она упорно отказывалась.

–  Хочу дожить среди этих старых вещей, таких же, как я, - говорила Екатерина Максимовна.
– Они помнят мою молодость, тебя, маленького, твои первые шаги… А новое будет чужим, лишенным тепла и привычного мне уюта.

Руднев не понимал, как можно дорожить обветшалым хламом, но матери не перечил. Пусть живет, как хочет. А получилось не так - она все-таки провела последние дни своей жизни в Москве, в его квартире. «Зато рядом с внуком», - успокаивал себя Гордей Иванович.

На поминках соседка, которая занимала вторую половину дома, отозвала Руднева в сторону, сказала, что приходили покупатели.

–  Какие?
– удивился он.

–  Дом хотели посмотреть, - объяснила пожилая дама.
– Вы будете его продавать?

И тут Руднев осознал, что ему жаль расставаться с домом. Какое-никакое, а это - гнездо, в котором он оперился, из которого вылетел на жизненный простор. Дом хранил в себе его частичку, в отличие от большого и холодного нового коттеджа, где Руднев чувствовал себя гостем. К московской квартире он привык, хотя воспринимал ее как необходимое пристанище, обустроенное и комфортное. Но домом, семейным очагом, к которому стремится душа, оно так для него и не стало.

–  Пока я ничего продавать не собираюсь, - ответил соседке Гордей Иванович.
– Здесь мамины вещи… и вообще, она любила эти комнаты, веранду, сад.

Отец напился еще на кладбище. Он принес бутылку водки в кармане замызганного пиджака, явно с чужого плеча, и украдкой к ней прикладывался. На поминках он добавил и периодически засыпал, оглашая печальное застолье густым пьяным храпом.

Ирина старалась не смотреть на свекра, а Руднев задавался вопросом: неужели он - плоть от плоти, кровь от крови этого никчемного, пропитого до мозга костей алкаша? И что такое родство?