Яд древней богини

Локшинов пригласил гостя в единственную, скромно обставленную комнату с письменным столом у окна, трехстворчатым шкафом и раскладным диваном. Они сели.

–  У меня к вам серьезное дело, Демьян Васильевич, - без улыбки сказал Всеслав.
– Оно касается обстоятельств вашей жизни в Березине.

–  Говорите громче, я плохо слышу, - сказал хозяин.

Сыщик повторил фразу.

–  Я же просил Лизу никому не давать моего адреса, - сухо произнес Локшинов.
– Женщинам нельзя доверять.

–  Поэтому вы и не женаты?

–  Отчасти, - не среагировал на шутку хозяин.
– А вы, собственно, кто?

–  Краевед. Хочу написать хронику Березина и подобных ему маленьких подмосковных городков с занимательной историей.

–  Что же в ней занимательного? Глушь, снега, непролазная грязь на дорогах. Летом от тишины - в ушах звон. Работы нет. Заводик свечной был, обувная фабрика по пошиву тапочек, и те пришли в упадок.

–  А лесопилка?

Локшинов поднял на гостя проницательные карие глаза, в них мелькнула и погасла непонятная искра.

–  Лесопилку построили позже, когда меня в Березине уже не было. Сестра писала.

–  А почему вы уехали?
– напрямик спросил Смирнов.

–  Это не относится к краеведению, - усмехнулся Демьян Васильевич. Он был далеко не так прост, как казалось.
– Историю Березина лучше всего изучать в Березине, а раз вы приехали ко мне, значит, вас интересует нечто другое. Краевед!

Сыщик промолчал, оставил его выпад без внимания.

–  Уехал искать работу, - вынужден был продолжать Локшинов.
– Разве я один покинул родные пенаты ради длинного рубля?
– Он иронизировал, а в голосе сквозила горечь.
– Вас именно моя судьба интересует?

«Если я буду ходить вокруг да около, то ничего не добьюсь, - подумал Всеслав.
– Надо вызвать его на откровенность».

–  Видите ли, история любого города так или иначе связана с судьбами его жителей, - начал он.
– Дома и улицы сами по себе ничего не значат. Люди, их жизнь - вот и проза, и поэзия бытия. Легенды передаются из уст в уста, когда они наполнены живыми чувствами. В Березине я услышал одно предание о странном доме на окраине, у леса, и женщине-оборотне, которая обитала в нем.

Смирнов, не отрываясь, наблюдал за собеседником. У того на лице ни один мускул не дрогнул.

–  Вы верите в оборотней?
– спросил Локшинов.

–  Нет, но…

–  Тогда о чем речь?

–  Ваша сестра ушла в монастырь, хотела постриг принять, потом передумала. Почему?

–  Не решилась, наверное, - угрюмо ответил Демьян Васильевич.
– Мир таит в себе слишком много соблазнов, чтобы вот так взять - и отрезать, отказаться от всего… запереть себя в келье, посвятить жизнь молитвам и святому служению. Я бы не смог.

Его манера говорить выдавала в нем интеллигента - учителя или врача, в общем, гуманитария. Смирнов пожалел, что не спросил у Евлании о профессии ее брата. Впрочем, это не поздно выяснить у него самого.

–  Вопрос не в том, почему Елизавета Васильевна не стала монахиней, - сказал сыщик.
– Меня интересует другое. Что заставило ее бросить родительский дом и отправиться искать утешения в святой обители?

–  Думаю, об этом лучше узнать у нее, - зло сверкнул глазами Локшинов.
– Каждый сам выбирает свою дорогу.

–  А кем вы работали в Березине?
– сменил тему Всеслав.

По комнате гулял сквозняк, дверь в коридор то приоткрывалась, то с легким стуком закрывалась. Казалось, кто-то невидимый ходит мимо беседующих туда-сюда.

–  Бухгалтером в лесхозе, - взглянув на захлопнувшуюся в очередной раз дверь, нехотя ответил Демьян Васильевич.
– У меня экономическое образование, правда, заочное. Я и здесь, в Москве, бухгалтерией зарабатывал на хлеб с маслом. Надоели цифры, как горькая редька! Плюнул, в сторожа подался. А мечтал учительствовать, прививать детям любовь к русской словесности. Стихи даже писал по молодости лет.

–  Может, вам приходилось переживать романтические чувства?

Оттаявшее, оживившееся было лицо Локшинова сразу «захлопнулось», на переносице образовалась жесткая складка.

–  Я старый холостяк, - заявил он.
– Какие чувства? Не сложилось у меня с женщинами. Романтика хороша в книгах, а в жизни… сухой рационализм надежнее. Бухгалтер во мне взял верх над поэтом. И слава богу!

Смирнов почти физически ощущал преграду, которую воздвиг между ним и собой хозяин квартиры. Как же показать ему фотографию?

–  А вы бывали в том доме, который березинцы называли «собачьим»?

–  Ни в «собачьем», ни в «кошачьем», - саркастически произнес Демьян Васильевич.
– Что за выдумки? Зоопарк какой-то. Это сестра вам наговорила? Вы ее меньше слушайте. У нее фантазия играет, а люди верят. Так легенды и родятся: один что-то сочинил, второй добавил, третий приукрасил, четвертому показалось…

Он осекся под внимательным взглядом гостя. Не многовато ли эмоций для опровержения сестриной болтовни?

–  Понятно, - с наигранным разочарованием кивнул Смирнов.
– Выдумки, значит. Жаль! А с Маврой Ершовой вы случайно не знакомы?

–  Первый раз слышу.

Локшинов ответил чересчур быстро и уверенно. Ему бы хоть пару секунд подумать, прикинуть.

–  Возможно, она известна вам как Мавра Виленина?

–  Нет, не знаю.

–  Тогда посмотрите на эту фотографию, - предложил сыщик, доставая раздобытый Евой снимок.
– Будьте внимательны, пожалуйста.

Демьян Васильевич побледнел еще до того, как взглянул на фото - вынужден был взглянуть. Черты его лица заострились и окаменели.

–  Что вы скажете? Знакома вам эта женщина?
– Всеслав указал пальцем на Ершову.

Локшинов хрипло вздохнул, отрицательно покачал головой. Он хотел и не мог отвести глаз от снимка.

–  Не знаю… - с трудом вымолвил он.
– Откуда у вас… Что вам от меня нужно?

–  Я составляю хронику…

–  Не лгите, - разозлился Демьян Васильевич.
– За кого вы меня принимаете? За идиота? Приходите, копаетесь в наших с сестрой семейных отношениях, задаете дикие вопросы о каких-то «собачьих» домах, оборотнях! Может быть, вы из «желтой» прессы? Или из секты какой-нибудь? Я не артист, не политик, не спортсмен… почему вы явились именно ко мне? Да-да, - махнул он рукой, - вас Евлания ввела в заблуждение. Уходите, будьте любезны. Я ночь отдежурил, плохо себя чувствую, спать хочу! До свидания, господин хороший. А еще лучше - прощайте!