Яд изумрудной горгоны

– Доброго утра, Степан Егорович. Вам нет нужды таиться: я обнаружил, что вы не ночевали дома ещё около полуночи, когда постучал к вам, чтобы справиться о той книге, которую одалживал накануне, но нашёл только книгу, не вас. И понял, что, вероятно, вы пропадаете в известном вам заведении, карточка которого выпала у вас из кармана третьего дня. – С достоинством воспитанного человека Воробьев поклонился даме: – И вам доброго утра, мадемуазель… простите, не имею чести быть вам представленным.

– Вы весьма наблюдательны, Кирилл Андреевич, вам бы в полиции служить… – сухо пробормотал Кошкин и приспустил плед с руки своей дамы. – Эта мадемуазель ранена. Я рассчитывал на вашу помощь, поскольку до госпиталя далеко ехать.

Воробьёв всполошился, отринул свою надменность. Тотчас бросился к девушке, бережно поднял её руку и наклонил ближе к свету.

Кости не сломаны, уже хорошо. Кажется, только ссадина – на внутренней части предплечья с незначительной кровопотерей. Будто натертость или вроде того… Зашивать необходимости нет.

– Надобно обработать, – заключил он. – В госпиталь, думаю, можно не обращаться. Кошкин, отведите её в гостиную, я принесу воды и чистое полотенце.

Позже, когда рана была промыта, обеззаражена и забинтована, Воробьев поручил даму заботам Серафимы Никитичны, а сам стал искать Кошкина. Тот наспех завтракал яичницей с кофе, и Воробьев охотно к нему присоединился.

– Кто она? – не мог не спросить. – Где вы её нашли раненую?

– В собственном экипаже. Поверьте, я и сам хотел бы знать, как она там оказалась и кто, собственно, такая. Но даже поговорить с нею не смог – она иностранка, русского не знает.

– Вот как? – изумился Воробьев. А я ещё подумал, отчего она ни слова не сказала… и что, даже имени не знаете?

– Нет.

– Вы удивляетесь меня, право, Степан Егорович… Когда вы просили меня обосноваться у вас после вашего тяжкого расставания с известной персоной, то ссылались на то, что, цитирую "сопьетесь или ещё чего похуже учудите". Но вы, я вижу, вполне всем довольны. Пропадает где-то днями и ночами, а после ещё и приводите в дом девиц сомнительной репутации! Да, это ваш дом, но это не повод превращать его в вертеп!

Степан Егорович, сосредоточенный на завтраке, не отвечал и заглатывал свою яичницу огромными кусками и в большой спешке. По некоторым признакам Кирилл Андреевич понял, что делает Кошкин это не оттого, что излишне голоден, а оттого, что он, видимо, снова переборщил с нотациями. Раиса, его супруга, к сожалению, уже бывшая, помнится, заглатывала свой завтрак точно также, покуда вовсе не стала завтракать отдельно.

Кирилл Андреевич похвалил себя за то, что сейчас уловил сей момент, и решил снизить градус давления. Выказать свое недовольство чуть позже и малыми дозами.

– Простите, Степан, мне пришлось выдать адрес того заведения вашему коллеге. Так он нашел вас?

– Да… и должен поблагодарить вас, что выдали – мое присутствие было там необходимо.

– Неужто убийство?

– Убийство. К слову, две жертвы в некотором роде ваши коллеги – доктора.

– Нет-нет, что вы, я не доктор! Лишь слушал курс лекций в медицинской академии, и всего-то. Прежде всего я химик, Степан Егорович. В медицине меня, безусловно, привлекает слаженная механика и физика человеческого организма. Она идеальна! Продумана до мелочей! Ничего лишнего! Когда я думаю об этом… право, неловко вам признаваться, Степан Егорович, но иной раз я думаю, быть может, и правда столь идеальный образчик был создан некой божественной сущностью… но, разумеется, не за семь дней, это глупости.

– Так уж и идеальный? – хмыкнул почему-то Кошкин. – Вы будто на месте преступления никогда не бывали.

– Я почти три года работал в химической лаборатории при полицейском департаменте… но на месте преступлений мне и правда приходилось бывать нечасто. И, если уж говорить о медицине, то мне больше по душе работать в прозекторской, а вот живые люди… с ними нужно разговаривать, слушать их… Нет, это не по мне. Я не очень-то умею поддерживать светскую беседу.

– О, вы слишком строги к себе, мой друг!

Кошкин опять почему-то улыбнулся и потрепал его по плечу. Но Кириллу Андреевичу показалось, что тот вполне искренен. И он поспешил согласиться:

– Да. Может быть и строг… я всегда очень строг к себе. Когда беседа мне интересна, я могу быть удивительно красноречив! Но разговоры о быте, о новостях, о погоде… это слишком! А как, вы сказали, имена тех врачей? Вдруг я все же был с ними знаком? У меня отличная память на имена!

– Кузин, Калинин. Знакомы?

– Калинин… Калинин… Это не тот ли Калинин, автор работы «Методы современной фармакогнозии»?

Степан Егорович заинтересовался:

– Калинин Роман Алексеевич?

– Увы, я не знаком с ним лично и даже общих друзей не припомню – он учился гораздо позже меня. Но его научные труды меня весьма заинтересовали в свое время. И, если не ошибаюсь, инициалы действительно были «Р.А.»

– А что такое фармакогнозия?

– Наука о лекарственных растениях, разумеется.

Кошкин рассеянно кивнул. Заинтересовался еще больше и откинулся на спинку стула:

– То есть, это наука о ядах?

– В каком-то смысле несомненно… всякий препарат может быть как лекарством, дарующим выздоровление, так и ядом, несущим смерть – дело в дозировке.

И снова Степан Егорович хмыкнул. Одним глотком допил кофе и, поднявшись, покинул столовую. Воробьев, которому эта беседа была как раз интересна, не хотел ее прерывать и направился следом.

– Сделайте одолжение, Кирилл Андреевич, – на ходу попросил Кошкин, – отыщите эту его работу о ядах и выясните, точно ли автора звали Роман Алексеевич. Сдается мне, это и впрямь он.

– Да-да, несомненно… но, если это и впрямь тот самый Калинин – это огромная потеря для научного мира!

– Не скажу по поводу научного мира, но Калинин, кажется, был тот еще тип. Третья жертва, юная девушка, вполне возможно, что была отравлена – ядом. А кроме того, ваш Калинин был уволен из института за некоторое время до – и все как рыбы молчат о причине увольнения. Сдается мне, имела место некая темная история… Да и стрельбу, возможно, открыл именно он.

– Да нет же! – от досады перебил Воробьев. – Калинин был превосходным ученым, он не мог ни в кого стрелять и тем более быть замешанным в темной истории! Он ученый, говорю же вам!