Якудза из другого мира. Том XI

Я посмотрел на сэнсэя, тот только что не отставил правую ножку вперед, и не заправил руку за кимоно, пародируя лидера партии, а также отца всех народов. Такой пафосной была его речь, что аж скулы сводило. Но, сводило у меня, а вот для Ногути это объяснение показалось вполне приемлимым.

— Ваша скромность очень впечатляет, — поклонился Такаюки. — Не смею спрашивать, в честь чего обет вы принесли, но ваше стремление достойно уважения. Так могу ли я просить вас о том одолжении, что и раньше? У меня не так много денег, но мне они не нужны, когда я отправлюсь в Дзигоку… Да, за мою ошибку меня вовсе не ожидает рай, только ад…

Сэнсэй молча смотрел на Ногути. Смотрел с каким-то сожалением, как будто на его глазах умирал щенок, а Норобу ничего не мог с этим поделать.

— Чего ты так реагируешь, сэнсэй? — спросил я. — Это какой-то известный полководец? Чего ты так на него вытаращился?

— Нет, всё нормально, — отозвался Норобу. — Я… я выполню твою просьбу господин Ногути.

— Я не сомневался в вашем достоинстве и доброте, — снова поклонился Такаюки. — Как же я рад, что в последний путь меня отправит такой мудрый воин. Это честь для меня, господин Норобу. Мне осталось только дописать хокку и я буду готов. Господин Такаги, не будете ли вы так добры прочитать мне что-нибудь ещё, чтобы я вдохновился и настроился на нужный лад?

— Да как два пальца… в рисовый колобок опустить, — улыбнулся я, чуть подумал и выдал: — Уронил самурай свой меч в волны реки Оиси. Пусть несут его волны…

— Как прекрасно сказано про вечность, — восхитился Такаюки. — Моему восторгу нет предела.

Он склонился над бумагой, выписывая каллиграфическими штрихами своё послание в стихах.

— Топор из села Кукуево? — спросил многоопытный сэснэй негромко, чтобы не мешать посторонними звуками.

— Он самый, — с улыбкой ответил я.

Сэнсэй в ответ только покачал головой. Не мог он понять — почему я прикалываюсь рядом с тем, кто хочет совершить ритуальное самоубийство. Считал это надругательством над ещё теплым телом.

В этот момент Ногути закончил свою писанину. Отложил перо в сторону, сложил бумагу и аккуратно положил её с левой стороны от танто. Затем посмотрел на сэнсэя и подтянул за шнурок катану, лежащую возле доспехов.

— Господин Норобу, я прошу вас занять место возле меня, — с новым поклоном сказал Такаюки, протягивая меч. — Этот меч долгое время передавался из рук в руки самураев рода Ногути. Теперь пришла пора прерваться этой славной традиции. Я совершил ошибку и должен искупить её… Я благодарен небу за то, что в последний мой миг смог узнать двух чудесных людей — великого поэта Такаги Изаму и его мудрого спутника Норобу.

Норобу молча поклонился в ответ. Он с уважением взял катану в руки, чуть вытащил из ножен, любуясь заточкой, а потом обнажил её полностью. Солнце отразилось от лезвия, пустив зайчика мне в глаза. Я невольно сощурился.

Сэнсэй встал чуть сзади и слева, чтобы не мешать проведению сэппуку. Ногути сглотнул, с бледным лицом взялся за танто и посмотрел на небо, с которого на него смотрело бесстрастное солнце.

— Что же, вот и пришел конец роду Ногути, — проговорил он, поднимая танто на уровень глаз.

Норобу тоже поднял катану…

Глава 7

Сверкнуло на солнце лезвие, и тут же послышался звон стали. За один краткий миг катана опустилась молнией и выбила танто из рук Такаюки. Танто взвилось в воздух, отлетело на пару метров и успешно скрылось между корней белокопытника.

Уже заглянувший в зрачки смерти самурай не поверил произошедшему и застыл, как будто парализованный. Такой подлости от человека, которому доверил смахнуть голову, он явно не ожидал.

— Сэнсэй, сдается мне, что сэппуку вовсе не так проводится, — проговорил я, глядя на застывшего самурая. — Или пусть самурай побегает за танто, устанет и тогда его голова легче спрыгнет с плеч?

— А он ещё не заслужил сэппуку, — процедил презрительно сэнсэй. — Это смерть для достойных, а Ногути недостоин такой смерти. Максимум, чего он достоин — подохнуть в сливной канаве, как трусливый шелудивый пес.

Губы Норобу кривились, как будто он с трудом удерживается от плевка. Давненько я не видел такого пренебрежения на морщинистом лице. Как будто сэнсэй лицезрел слизня среди навозных мух.

— Что случилось, господин? Дрогнула рука? — с надеждой спросил Такаюки.

Он всё ещё не верил в произошедшее и явно не услышал того, что сказал сэнсэй. Только что молодой господин Ногути попрощался со светом, с жизнью, с прошлым… И тут на тебе, здрасте, дети, Новый год!

— Я сказал, что ты, мерзкая отрыжка обезьяны, не заслужил такой почетной смерти, — проговорил Норобу. — Тебе можно лишь сохнуть среди такой же грязи, как и ты!

Такаюки с недоумением покосился на сэнсэя. О чем это он?

Я тоже смотрел с любопытством. Хорошо зная своего сэнсэя, могу предположить, что если сейчас неудавшийся самоубийца скажет что-нибудь не то, то вместо почетной смерти огребет обычных звездюлей.

Мне было интересно — с чем связано такое кардинальное изменение настроения Норобу? Что это за Ногути такой? Ну не стал бы Норобу так жопу рвать ради какого-то постороннего человека… Отмахнул бы бошку, раз тут так принято, и не обернулся бы на труп. А так…

— Господин Норобу, я не понимаю вас, — с заметной холодностью в голосе проговорил Такаюки. — Позвольте объясниться прежде, чем сталь заставит вас замолчать навсегда! Я уважаю ваши седины, но ваши слова стирают всё уважение напрочь.

— Ты хочешь убежать от проблем и бед. Ты бросил в Нагасаки свою служанку и неродившегося ребенка! Почему Кавасаки Акеми должна будет жить без тебя? С какого хрена ты решаешь их судьбу? Кто ты такой, чмо в ботах, чтобы снова трусливо бежать?

Признаюсь честно — ругательству "чмо в ботах" он научился от меня. До этого сэнсэй употреблял его не совсем по делу, так что сегодня произошло первое применение точно по существу.

— Господин Норобу, откуда вы знаете Акеми? — удивленно вскинулся Такаюки. — От нас до Нагасаки не меньше тысячи ри!

Тысяча ри… это примерно четыре тысячи километров. Мда, когда привык кататься на быстром поезде, то не замечаешь расстояний.

Норобу молчал, насупив брови. Он смотрел на сидящего на коленях Такаюки с таким презрением, что если бы его глаза умели хотя бы чуточку нагревать предметы — сгорел бы на фиг неудавшийся самоубийца.

Требовалось хоть как-то разрядить обстановку. Ну, я и попытался.

— У ней такая маленькая грудь! И губы, губы алые как маки. И самурая ждет в обратный путь, красоточка из Нагасаки, — переиначил я песню из своей реальности.