Яма

— Я же всегда хотела быть похожей на тебя, пап. Не такой яркой и шумной, как Аля, не такой нежной и рассудительной, как Руся. Я хотела быть сильной, смелой и сдержанной на эмоции. Я столько всего настоящего в себе запирала! Проявляя не то, что мне хотелось… Вздорность, упрямство, вредность, независимость… Папочка… Теперь я понимаю, что видела в тебе совсем не то. Перенимала ложные представления. Сейчас я, наконец, понимаю суровость в воспитании и твои скрытые переживания. Нет, погоди, дай договорить, не останавливай меня, — выдохнула, чуть повышая голос, когда отец попытался отстранить ее. — Вот… Папочка, возьми меня за руку, — попросила, изворачиваясь и перехватывая его широкую ладонь обеими руками. Заглянула в застывшее лицо. Заметила в родных глазах непривычную влажность и выдохнула совсем не то, что собиралась: — Спасибо за то, что любой меня любишь, что всегда защищаешь, понимаешь и прощаешь… Маленькой, у меня возникали дурацкие мысли: я последняя, и снова не сын… Ты мне в шесть мяч купил, а я же со спортом вообще никак… Пыталась…

— Глупая… — хрипло выдавил Андрей Иванович. — Я такого даже не помню, а ты зачем-то ненужный смысл искала…

Махнув головой, Ника решила закончить все, что засиделось в голове.

— Ты хвалил меня за хорошие оценки. За первое призовое на олимпиаде в пятом классе сказал, что я молодец. Меня тогда распирало от счастья, что ты за меня порадовался! Я все годы в школе для тебя и старалась. Тянула все, что только можно: и учебу, и культурно-художественное, и внеурочные занятия, и кружки, и олимпиады, чтобы только призовые… Ночь перед этими интеллектуальными состязаниями не спала, переживала. Изводила себя порой… В универе тоже. Я хотела как папа! Чтобы гордостью твоей быть, идти по твоим стопам. Я — учитель, папочка. Я — молодец. У меня гранды и награды, знаки отличия, мои научные статьи где-то там кем-то важным отмечены, я добилась уважения среди коллег и студентов… Все сложилось. Но сейчас, папочка, мне хочется поплакать. Сжаться. Стать снова маленькой. Извлечь из своей души совсем другие ресурсы. Перестать бежать к тому, что на самом-то деле не столь важно… Я теперь жить по- настоящему хочу, пап. Женского счастья, семейного… Ты меня такой принимаешь?

— Ну конечно, принимаю, — после протяжного медленного выдоха обнял дочь, прижимая к груди, чтобы спрятать собственные эмоции. — Я тебя всегда приму, милая. Любой.

— А другому мужчине меня отдашь?

— Смотреть надо на твоего мужчину, — так же серьезно, но быстро, ответил Андрей Иванович, явно готовый к такому повороту. — Но, если уж ты сама решила… Предполагаю, что это не какой-то Олег Саврань.

За ужином обстановку смягчали Алина с мужем и дети. Дима много шутил и травил морские байки. Дети попеременно требовали внимания и заботы. А ближе к ночи, когда у Кузнецовых уже шел второй круг заключительного чаепития, прибыла Руся с семейством, и заскочил прознавший о приезде Доминики Васятка. В доме Кузнецовых сделалось оглушающе громко и душно. Никто из собравшихся алкоголь не употреблял, но у благодушных людей на волне позитивных эмоций тоже могут идти разговоры на повышенных тонах. Ника безмерно радовалась тому, что, невзирая на какие-никакие перемены в личной жизни и разразившийся по ее вине скандал, не находилась в эпицентре всеобщего интереса. Сама больше отмалчивалась, но смеялась много и от души. Под конец застолья даже щеки разболелись и начало ломить в висках.

Дома спалось хорошо и спокойно. Нырнула в белые накрахмаленные простынки и мгновенно отключилась. А утром старый будильник ее едва растолкал. Без Лёнчика, спросонья, в своей детской кровати, вернулось давно забытое ожидание, что вот-вот в комнату войдет отец и поторопит собираться в школу. Из кухни уже тянулся тонкий аромат чего-то ванильно-сладкого и молочно-воздушного. Ника могла бы смело предположить, что мама испекла свою фирменную творожную запеканку с сухофруктами. Потягиваясь, продлевала момент беззаботности и абсолютного беспричинного счастья, который можно поймать лишь в родительском доме.

— Расскажешь, почему все-таки разорвала отношения? — тихонько допытывалась Светлана Константиновна после завтрака, когда остались в кухне одни.

Сестры с семействами до вечера разъехались по родственникам, отец заперся с очередной научной статьей в кабинете. А Ника с мамой взялись за лепку огромного количества вареников с картошкой, капустой и грибами.

— Потому как поняла, что не могу связать свою жизнь с нелюбимым.

— Что совсем-совсем никак не любим?

— Нет, мам. Ноль, — вздохнула Доминика, перекладывая готовые вареники на присыпанную мукой доску. — Ты прости, что так получилось. Городок маленький, вас с папой многие знают, а Саврани уже, наверное, вовсю слухи нехорошие распускают.

— Пусть только попробуют, — отмахнулась мать, продолжая раскатывать тесто. — Я чужих детей не осуждаю, хотя мне ли не знать… Каждый может оступиться. И моих девочек пускай лучше не трогают. Не дам в обиду.

— Роська не строит папе козни на работе? Не паскудничает в школе?

— Не посмеет, — усмехнулась Светлана Константиновна краешком губ. — Она здесь, у нас, разошлась вульгарщиной с поросячьими визгами и брюзжанием слюной… Сыновья и супруг, три здоровых мужика, стояли и наблюдали, как она за них последнюю жилетку рвет. Видимо, нормально у них вот это, — поднимая голову, посмотрела прямо на дочь. — Я, как увидела, батюшки, мне вмиг морально поплохело. Думаю, какое счастье, Бог миловал мою дочь от такого родства! Так папа… Знаешь, я сама не ожидала. Поднялся из-за стола и молча за шкирку ее выволок, не просто из дома, аж за калитку выставил и сказал, если посмеет хоть раз явиться к тебе, ноги топором перерубит.

— Папа? — выказала удивление и Ника.

Притихла, замирая с кружком теста в руках. Смотрела на маму во все глаза, не веря, что та реальные события пересказывает, а не телесериал.

— Да. У него давление серьезно подскочило. Капли свои принял и молчал целый вечер. Включил этот политический канал, как обычно, встал по центру комнаты, руки сложил на груди и делал вид, что смотрит. А я же вижу — переживает! Плохо ему. Предложила тебе по видеосвязи набрать, он как глянул… Ох! И отрубил: "Не стоит эта ситуация никаких обсуждений. Слава Богу… Какая она Саврань? Не Саврань она. И точка".

— Ой, мам, надо было мне самой вам позвонить и как-то объясниться. А я о себе думала…

— Мы переживали, конечно, — вздохнула, выдерживая небольшую паузу. — Но все прошло, а что не прошло — скоро пройдет, — уверенно произнесла Светлана Константиновна. — Я прямо спрошу, дочка. Вот Олег сказал, ты его бросила ради другого. Это правда?

Признание вырвалось у Ники на удивление легко.

— Да, мам. Правда.

— И… Кто он? Мы его знаем? — вновь переставая раскатывать тонкий пласт, мать замерла, слегка напряженно вглядываясь в лицо младшей дочери.

— Знаете. Это… — наплевав на испачканные мукой пальцы, отбросила кусок теста и нервно заправила волосы за ухо. Бурно выдохнула и жестом остановила готовую еще что-то добавить мать. — Мамочка, ты только не осуждай меня, пожалуйста… И не ругай. Я не выдержу. Сейчас я не выдержу, честно.

— Ну что ты?! Никуша… — отложив скалку, притянула младшую дочь к груди. Привычным движением пригладила светлые волосы. — Обижаешь ты меня сейчас… Неужели я давала повод, чтобы ты боялась моего осуждения? Разве может мать своего ребенка истязать?

— Просто у меня сил не осталось сражаться. Я только… Мам, я хочу быть счастливой. А получается только с ним… Только с ним.

— Это Градский, да?

В груди Доминики словно сто лампочек зажглось при одном лишь озвучивании имени любимого. Не в силах вымолвить ни слова, лишь часто закивала матери.

— И… Какой он сейчас? — искренне поинтересовалась та. — Как он?

— Замуж зовет.

— Так это хорошо, — моментально воодушевилась Светлана Константиновна. — Зовет, значит, любит?

— Да.

— А ты?

— Ну конечно, мам! Больше жизни…

— А что же… Как же тогда так получилось? Он как-нибудь объяснил?

— Он меня защищал. По-своему, мам… Произошла трагедия. Не могу… Сейчас не расскажу. Но я поняла причины.

— Это главное! Мне можешь вообще не объяснять. Если сама приняла и поняла, мне достаточно.

А пару секунд спустя Светлана Константиновна, продолжая обнимать дочь, неожиданно рассмеялась с видимым облегчением и небывалым восторгом.

— Я же смотрю, ты другая приехала. Притихшая и рассеянная, но счастливая, моя ромашка! Глаза другие! Живые. Горящие. Влюбленные!