Япония, японцы и японоведы

Раскол, происшедший в августе 1964 года в японском движении сторонников мира, пагубно отразился на мировом антиядерном движении. Для зарубежной общественности оказалось головоломным делом разобраться в том, что случилось в токийском отеле "Даямондо" летом 1964 года и почему японское антиядерное движение, которым восхищалась зарубежная миролюбивая общественность, вдруг раскололось на два параллельных течения. Примечательно, что даже в Советском Союзе из-за неполных и невнятных сведений о происшедшем, мельком проскочивших в средствах массовой информации в последующие дни, наблюдалась сумятица в умах не только рядовых читателей газет и слушателей радио, но и ответственных партийных руководителей. Досадное свидетельство тому увидели мы, члены делегации Советского комитета защиты мира, участники свершившегося в отеле "Даямондо" раскола, на своем обратном пути на Родину, когда лайнер, взявший нас на борт в Иокогаме, приблизился к причалам Находки. Получив из Японии телеграммы о прибытии нашей делегации, местные власти решили торжественно встретить нас и вывесили над причалом огромный плакат с надписью, вызвавшей смех делегатов и гневное возмущение Г. А. Жукова. Вместо того чтобы приветствовать нас как участников Хиросимской конференции, поддержавшей внешнеполитический курс советского правительства, авторы надписи на плакате приветствовали нас как участников прокитайского сборища, с которого нам пришлось уйти, ибо надпись на плакате гласила: "Привет героям Токийской конференции!"

Плакат настолько возмутил Жукова, что он не смог сдержать своих эмоций при встрече с первым секретарем находкинского горкома партии и другими городскими руководителями, прибывшими на причал, чтобы торжественно встретить делегацию. Не желая садиться вместе с секретарем горкома в одну из черных "Волг", поданных на причал, Жуков неожиданно для встречавших открыл дверь стоявшего рядом микроавтобуса, рассчитанного на доставку в гостиницу "второстепенных" членов делегации, и, согнувшись, нырнул в его тесный салон. За ним, соблюдая субординацию, влез в микроавтобус и заместитель главы делегации ответственный работник ЦК КПСС П. Дедушкин. Обескураженный секретарь горкома счел в этой ситуации за лучшее не ехать в одиночестве, а последовать примеру Жукова и также нырнуть вглубь микроавтобуса. А за ним в тот же микроавтобус втиснулись еще три местных босса, пожелавших быть при начальстве. В результате такой неестественной рассадки начальников нам, рядовым членам делегации, не оставалось другого выбора как с комфортом расположиться по двое в новеньких черных "Волгах". Так мы вдвоем с Делюсиным и ездили по городу до прибытия на обед в ресторан, откуда затем вся делегация отправилась на вокзал и погрузилась на поезд, доставивший нас на следующее утро в Хабаровск.

Международные антиядерные конференции, проведенные в Японии в 1963 году и в 1964 годах и приведшие к расколу в рядах японских противников ядерной войны, открыли глаза и японской общественности и советскому руководству на реальное положение дел не только в движении японских сторонников мира, но и в отношениях между КПСС и КПЯ. Открытые и грубые нападки на советскую внешнюю политику представителей компартии Японии в ходе Токийской конференции вскрыли наличие глубоких разногласий между руководителями советских и японских коммунистов, замалчивать которые японская сторона далее уже не считала нужным. Явный отход КПЯ на прокитайские позиции и демонстрация ее руководством в лице Миямото и Хакамады откровенной вражды к КПСС и Советскому Союзу требовали, как тогда мне казалось, быстрой и жесткой ответной реакции с нашей стороны, тем более что в среде японских коммунистов была довольно влиятельная (численностью до 5 тысяч человек) группа противников Миямото, возглавлявшаяся депутатами парламента Сигой Ёсио и Судзуки Итидзо, которая, будучи в меньшинстве, тем не менее мужественно выступала за дружбу с Советским Союзом и в поддержку Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Логика политической борьбы, как и забота о сохранении престижа КПСС в глазах международного коммунистического движения, требовали от руководства КПСС принципиального отношения к антисоветскому курсу руководства КПЯ. Для многих специалистов в области японской политики была очевидной необходимость ужесточения наших отношений с Миямото и его приспешниками, пытавшимися наживать себе политический капитал на антисоветских предрассудках японских обывателей. Ведь было же ясно, что нападки руководства КПЯ на Советский Союз и КПСС нужны были Миямото и иже с ним для того, чтобы демонстрировать перед японцами мнимую "самостоятельность и независимость" КПЯ, в то время как в действительности эта группировка лидеров КПЯ самостоятельности в те дни не проявляла, а лишь слепо следовала антисоветскому курсу Пекина.

В узком кругу экспертов-японоведов, приглашавшихся в те дни на совещания в ЦК КПСС, сторонники такой точки зрения, включая и меня, высказывались за открытое осуждение в нашей печати курса Миямото и за всемерную моральную, политическую, а при необходимости и за финансовую поддержку Сиги и его сторонников - наших искренних друзей в рядах КПЯ. Но такое мнение было оставлено без внимания. Руководство КПСС предпочло промолчать и тогда, когда в мае 1964 года Сига, Судзуки и ряд других видных японских коммунистов - друзей нашей страны были исключены из партии лишь за то, что они одобрили Московский договор и голосовали в парламенте в поддержку этого документа. Не пошло руководство КПСС на открытый разрыв с Миямото и его окружением и после фактического изгнания японскими коммунистами делегации Советского комитета защиты мира с Токийской конференции в июле 1964 года, оправдывая свою бюрократическую нерешительность некими соображениями "высшего порядка".

С приходом к руководству ЦК КПСС в октябре 1964 года Л. И. Брежнева человека столь же консервативного склада, как М. А. Суслов и Б. Н. Пономарев, стремление руководства ЦК КПСС избегать крутых поворотов в мировом коммунистическом движении стало еще более явственным. В результате проблема дальнейших взаимоотношений с японской компартией, подвергавшей КПСС клеветническим нападкам, была оставлена в подвешенном состоянии, якобы в расчете на то, что-де Миямото, Хакамада и другие инициаторы антисоветского курса "образумятся" и отношения КПСС и КПЯ снова войдут в прежнюю колею.

Объяснялось такое поведение скрытыми опасениями цековских "мудрецов": как бы некоторые зарубежные "братские" партии не обвинили КПСС во вмешательстве во внутренние дела Коммунистической партии Японии, хотя верхушка этой партии без всякого стеснения подвергала нападкам КПСС и сотрудничавшие с ней партии.

На эти нападки руководители КПСС отвечали лишь невразумительным бормотанием о важности сохранения единства рядов мирового коммунистического движения и не принимали надлежащих ответных мер. В Москве продолжал оставаться и далее собственный корреспондент центрального органа ЦК КПЯ газеты "Акахата", а советская печать, если не считать нескольких информационных статей, появившихся летом 1964 года в газете "Правда" с подачи нашей делегации, продолжала отмалчиваться - и все потому, что ни М. А. Суслов, ни Б. Н. Пономарев не желали брать на себя ответственность за полный разрыв с КПЯ. Замалчивая ссору с руководством КПЯ, они не шли на обрыв последних контактов с этой партией, поддерживавшихся через одного из работников советского посольства.

Примечательно, что сохранение этой тонкой, почти невидимой контактной нити устраивало, судя по всему, и руководителей КПЯ, ибо полный разрыв с КПСС был чреват для них многими неудобствами: ведь через Москву японская компартия продолжала поддерживать связи с коммунистическим руководством социалистических стран Европы, а также с западноевропейскими компартиями. "Ни мира, ни войны" - вот суть взаимоотношений КПСС и КПЯ в период, начавшийся в 1963-1964 годах и продолжавшийся довольно длительное время даже после того, как в 1966 году руководство КПЯ неожиданно для всех перессорилось с Пекином и полностью разорвало отношения с КПК. Сомневаюсь, что при таком замороженном состоянии отношений между КПСС и КПЯ наша партия, как и наши дипломаты, могли получать от взаимоотношений с КПЯ какие-то политические выгоды. Зато очевиден был вред от нашего беспринципного бойкота группы Сига - группы мужественных японских коммунистов, сохранявших верность прежней дружбе с Советским союзом. Эта группа наших искренних друзей и идейных союзников, приступившая в те дни к изданию своей газеты "Нихон но коэ" ("Голос Японии"), оказалась в положении изгоев: в то время как мы упорно открещивались от Сига и его сторонников, печать КПЯ, и прежде всего газета "Акахата", клеймила их как "агентов Кремля" и предателей. В результате весьма высокий поначалу политический авторитет этих честных коммунистов, исключенных из КПЯ за дружбу с КПСС, был серьезно подорван в последующие годы.

Две поездки в Японию в составе делегаций Советского комитета защиты мира, позволили мне вновь глубоко окунуться в японскую политическую жизнь и освежить свои представления о ней. Ведь дважды я оказывался в самом эпицентре борьбы, развертывавшейся тогда на политической сцене Японии.

Светлые воспоминания остались у меня с тех пор от общения в ходе этих поездок с Г. А. Жуковым - политическим деятелем высокого класса, обладавшим острым аналитическим умом, способностью ориентироваться в самых сложных политических ситуациях, смелостью в принятии решений в тех случаях, когда он нес за них личную ответственность. Поражало в нем счастливое сочетание в одном лице и государственного деятеля и журналиста. Будучи главой делегации, он тем не менее не расставался с записной книжкой, в которую не стеснялся у всех на виду записывать и мысли своих собеседников, и свои путевые впечатления. Моего удовольствия от общения с Жуковым не умаляла даже его беспощадная требовательность ко всем сопровождавшим его членам делегации. В дни двух упомянутых конференций Жуков постоянно требовал от нас информации, способной помочь ему в беседах с японцами, в подготовке пресс-конференций, в подборе аргументов и фактов для полемики с политическими противниками. Срочные задания от него поступали мне и другим его помощникам не только в дневные, но и в вечерние и в ночные часы, ибо сам он в ходе конференций спал не более трех-четырех часов в сутки. Его феноменальная работоспособность приводила в уныние многих членов делегаций: бывало, в 3 часа ночи он поручал кому-либо из нас подготовить ему к 7 часам утра письменную справку и удивлялся, если это задание не выполнялось. Но при этом никто не слышал из его уст ни грубости, ни ядовитых замечаний, унижающих достоинство. Если кто-то из членов делегации давал ему некачественный материал, то переделывать его он не просил, а молча, но с досадой на лице брался за переделку сам.

Недобрые воспоминания остались у меня, однако, о другом человеке ответственном сотруднике Международного отдела ЦК КПСС П. Дедушкине, называвшем себя во время поездки в Японию в 1964 году заместителем главы делегации и постоянно дававшем всем остальным понять, что фактическое руководство делегацией находится в его руках. Это не могло не раздражать тех, кто намного лучше Дедушкина разбирался в вопросах, возникавших в ходе конференции, ибо прежде этот партаппаратчик никакого отношения к Японии не имел, да и вообще не обнаруживал ни широкого политического кругозора, ни острого ума, ни такта в своих отношениях с другими людьми. Трения возникали у Дедушкина то с одним, то с другим членом делегации, но они как-то прошли бесследно, а вот со мной они вылились в острый конфликт. Выполняя поручения Жукова как главы делегации (мне было поручено заниматься связью с прессой), я несколько раз отклонял неуместные и бестолковые с моей точки зрения задания Дедушкина, что, видимо, очень обозлило этого цековского вельможу. Когда вся делегация незадолго до отъезда собралась в помещении советского посольства в Токио на совещание, Дедушкин вдруг обвинил меня в "неуважительном отношении" к нему как начальству, назвав мое поведение "неуместным панибратством". Хотя никто из членов делегации не поддержал его, но и связываться с ним никто не стал. Жуков тогда просто пропустил его выпад мимо ушей, а потом, когда мы оказались с ним наедине, посоветовал мне не обращать на подобные выпады внимания. "Никогда никакой пакости он вам причинить по приезде в Москву не сможет - я этого не допущу",- пообещал он.

Но маленькую пакость Дедушкин мне все-таки причинил. Осенью того же 1964 года я был включен в многочисленную советскую делегацию, отправлявшуюся на Олимпийские игры в Японию, в качестве консультанта по японским делам. На меня был даже бесплатно сшит в специальном ателье такой же элегантный фирменный костюм, в какие были одеты все советские участники Олимпийских игр. Но список едущих попал по заведенному порядку на просмотр в Международный отдел ЦК КПСС, где его визировал, как оказалось, не кто иной, как Дедушкин. И в результате в самый последний момент моя фамилия из списка была вычеркнута. Так отомстил мне этот цековский самодур за непочтительное отношение к его персоне двумя месяцами ранее.

Однако вскоре Дедушкина из Международного отдела ЦК КПСС убрали: по слухам, его перевели в МИД и назначили послом в какую-то захудалую африканскую страну. И бог с ним: упомянул я о нем лишь потому, что таких дедушкиных в аппарате ЦК было много, если не слишком много, что и предопределило в дальнейшем, в горбачевские времена, косность и неспособность этого аппарата защитить от лжедемократов не только страну, но и собственное существование.

Гораздо спокойнее прошли мои поездки в Японию в последующие годы. Одна из них состоялась в делегации Советского комитета защиты мира. Но ехали мы в Японию уже не по приглашению Гэнсуйкё, а по приглашению Гэнсуйкина, опиравшегося на социалистическую партию и Генеральный совет профсоюзов. Активное содействие нашему пребыванию в Японии и встречам с японскими друзьями нашей страны оказывало на этот раз Общество японо-советской дружбы (Ниссо Синдзэн Кёкай), созданное после выхода японских социалистов и Генерального совета профсоюзов из общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ.