Японская кукушка, или Семь богов счастья

– Сусуму, – опять поклонился человек, широко улыбаясь. – Харада Сусуму.

«Никак представился по-своему», – подумала Поликлета и сказала:

– Поликлета Переверзева, из мещан. Здрасте.

Она протянула человечку руку, которую тут же убрала, не зная, что дальше с ней делать, потому как руку человечек не принял, а только поклонился. На этот раз пониже первого.

– Я, чай, вы по-русски говорить обучены, не в обиду вам будь сказано, просто на диво, – осторожно сказала Поликлета, разглядывая человечка.

Он не ответил и снова почтительно поклонился. «Видать, не шибко и обучен, – подумала она. – Не понимает».

– Мы тут это… задержались… приболела моя барышня, – начала неуверенно объяснять собеседнику Поликлета.

Но человек улыбался, кивал и очень внимательно следил за её губами. Да так, что ей даже стало неловко.

– Да ты, батюшка, не молчи, скажи что-нибудь. Понимаешь ли меня? – наконец не выдержала Поликлета.

Он снова кивнул и на удивление совершенно понятным русским языком сказал:

– Понимаю, – потом чуть наклонил голову набок, как бы размышляя, стоит ли переспрашивать то, что недопонял, или нет, – барысыня – это мородая девица? Борь-и-ная?

– Ну да, барышня, это девица, дочь моей знакомой, Белозёрцевой Наталии Игнатовны. Больная. Нет. Не Наталия Игнатовна, а дочка их, Светлана больная. То есть она здоровая, но приболела. Ай, да ты всё равно их не знаешь, – махнула рукой Поликлета.

«Господи, хотела ему всё разъяснить, да только запутала. Как с ним разговаривать-то?» – подумала она. Что-то было странное в облике человека, выглядевшего как местный гражданин, но говорящего по-русски. Он забавно цокал на согласных и вставлял гласные там, где их быть не должно. Впрочем, ей было не до досужих разговоров. Выяснить надо, что дальше делать-то. И главное – где у них тут церковь. Страсть как надо помолиться за здравие болящей Светланы!

– Ты это, – обратилась Поликлета к переводчику, японское имя она его сразу забыла, а русским как-то язык не поворачивался его назвать, – ты подскажи, как церковь тут найти. Чтобы, значит, Господь докторам вашим помог. Девицу вылечить.

Она перекрестилась и посмотрела наверх, помогая собеседнику лучше понять, что ей нужно. Ох, и поймёт ли?

– Восыкрысения Хуристова, – сказал Самсон Петрович и закивал.

«Эк перекрутил! И повторить боязно», – поморщилась Поликлета, а вслух сказала:

– Не Восыкрысения, а Вос-кре-сения, батюшка. Слова эти надо говорить правильно, чтоб ненароком Всевышнего не обидеть.

«Да и самого человечка бы не обидеть, – подумалось ей, – а то если разозлить, то неизвестно, чем сей разговор может кончиться», – и на всякий случай замолчала. Только б не медлил с ответом. Некогда медлить, некогда. Идти надобно.

Но Самсон Петрович ничуть не обиделся и, опустив голову, неожиданно ясно сообщил, что служит при Русской православной церкви Воскресения Христова. Так и сказал:

– Имею чести сружити при руссыкой церукви. Восы-крЕ-сения Хуристова.

На трудном для себя месте – КРЕ-сения – он сделал паузу и с опаской посмотрел на свою новоявленную учительницу, после чего выправил жуткое КРЫ на благопристойное КРЕ, вот только с ударением переборщил, ну да ничего, справился, в общем. «Ай да Самсон Петрович! – подумала Поликлета. – Смышлён».

Через минуту-другую, удостоверившись, что человечек, представившийся Самсоном Петровичем, действительно знает, куда идти, они направились в церковь, благо, она оказалась недалеко, пролёта через три с двумя поворотами от больницы. Поликлете идти было тяжеловато, улицы были хоть и мощёные, из гладких аккуратно выложенных камней, но они то круто поднимались вверх, то неожиданно резко опускались вниз и иногда как будто вились одна вокруг другой, как нити спирали, и когда казалось, что одну улицу только миновали, как тут же те же здания и деревья выглядывали уже со стороны другой. «Ну да ладно, к храму негоже на лошадях как барыня ездить, – думала Поликлета запыхавшись. – И також надо помучиться, для веры полезно». Вспотела, конечно, запоминаючи, где какой поворот – это ежели провожатый не будет с ней возвращаться, чтоб не заблудиться ненароком одной в чужой стране.

Всю дорогу до «церукви» переводчик благовоспитанно молчал, только иногда бормотал что-то по-японски, Мотомачи какие-то, Хачиман зака, не разобрать, очевидно, названия улиц и переулков, но потом спохватывался, что перевести оное невозможно, а спутница языка не знает, потому конфузился и опять надолго замолкал. Видя, что Поликлете надо остановиться, дух перевести, он тоже вежливо останавливался, чинно выжидал, пока та пот со лба носовым платком промокнёт, и только убедившись, что она готова двигаться дальше, шагал за ней на почтительном удалении.

«Вот и крест верхней луковки появился, с колокольни, видать, Слава тебе, Господи», – возрадовалась Поликлета. На душе сразу легче стало, как будто окно кто отворил и воздуху прибавилось, да и провожатый словно на глазах подрос – плечи что ли подтянул, приосанился. Остановились оба. На купол чинно перекрестились.

– Ох ты, батюшка, да мы с тобой никак одной веры! – выпучила глаза Поликлета, не сдержалась. – А я давече подумала, что ты службу несёшь при храме гражданскую, а не духовную. Что положено тебе за нами присматривать. А ты…

На то спутник смутился немного, закивал, но промолчал. Не готов был, видимо, историю своего посвящения в православие прямо тут, на дороге, ей рассказывать. «Ишь ты какой, застенчивый да сдержанный, не то что наши баламуты деревенские – как начнут брехать, что тебе куры квохчут, не остановишь» – вспомнила Поликлета односельчан-талашкинцев. – Руками машут, бородой трясут, каждый другого перекричать старается, того и гляди в морду кулаком заедут друг дружке, а дело стоит. И как таким серьёзное предприятие доверить, строительство часовенки, к примеру… ну да ладно, успеем об этом подумать. Не вернулись ещё. Сейчас главное барышню из болезни вытянуть, да с Николаем Японским встретиться. Причаститься. И впрямь загадка – как это русский святитель островных жителей православными христианами сделал? Не иначе как чудом…»

Вот и вся церква постепенно выросла из-за холма на радость глазу – чиста, бела, зеленоватые купола и крыши словно неба касаются, осторожно так, с разбором, небеса-то чужие, холодные, хмурые… «А впрочем, что это за глупость в голову лезет – небеса везде одни, светлого престола Господня, смотри на них да радуйся», – одёрнула себя Поликлета.

Вот и ворота. Ух, умаялась… аж сердце в груди птицей забилось… То ли от усталости, то ли от трепета душевного… Над входом лик Спасителя глянул, будто позвал к себе и говорит, заходи, раба Божья, не убоись, тут он, дом твой, даром, что на чужбине, ибо творить молитву можно везде – и дома, в Талашкине, и на загадочных островах, – Господь везде чад своих услышит. Уж ты не сомневайся.

С тем и зашла. Подняла очи к куполу, ахнула. Красиво. Строго и чисто. Прямо настоящий собор, только небольшой, скромный. Вроде как не к месту Успенский собор в Смоленске вспомнила, синие стены, литые купола, великолепные золотые ризы высокого алтаря. Как вспомнила, тут и местные колокола проснулись – на службу народ собирать. Зазвенели ладным перебором, загалдели, вроде шумно, а вроде и негромко, по-домашнему, всю душу как есть вынули. Слёзы на глаза навернулись. Закрестилась. Домом родным потянуло, Талашкиным. Поискала глазами икону Николая Чудотворца. Нашла. Здравствуй, Владыко. Подсоби путешественницам, не оставь без подмоги. На одного тебя надежда…