Японская кукушка, или Семь богов счастья

Сусуму кивал и улыбался, но продолжал терпеливо и настойчиво разъяснять тонкости местной кухни.

Светлана слушала разговор этих двоих со странным равнодушием. Видно было, что она не совсем ещё оправилась от болезни, так подпортившей ей общее впечатление о стране её мечты. Она никак не могла найти в душе баланса, спокойствия, так необходимого для решения, что делать дальше – поворачивать поскорее назад, пока цела осталась, или вернуться к своему первоначальному плану – встретиться со святителем Николаем, или, на худой конец, познакомиться хотя бы с одним настоящим самураем как легендарный Савабэ. Всё в этой стране было не таким, как она себе представляла, – и пейзаж, и люди, и еда. Воздух был стыл и промозгл. Улочки – узкими и запутанными, и даже тот факт, что в квартале, где они поселились, было много европейских зданий, тоже раздражал её; а может, в этом всё дело, думала она, что это не настоящая Япония и что надо просто уехать из этого несчастливого для них места как можно быстрее, и вот где-то там, в глубине страны, она и увидит все красоты своей мечты – горделивых японок, мужественных воинов, удивительную природу, изысканную пищу. Она покосилась на коробочки с сомнительным подношением Сусуму и снова вспомнила о рисунках в книжках, которые взахлёб читала дома, не понимая, как могла так ошибиться.

Поликлета и Сусуму ещё о чём-то говорили, как будто препирались, но в очень вежливом тоне, а у Светланы горели виски, и почему-то то и дело возникали мысли об ещё одном несчастливом знаке – во время её переезда из больницы в теперешнее их жильё под колёса их коляски чуть не попал молодой человек, в военной форме, с задумчивым, печальным взглядом, таким, как будто он что-то потерял, искал, но так и не нашёл. Удивительно, что на громкую брань возницы он никак не отреагировал. Да, пожалуй, из всех их приключений этот молодой человек был единственным, кто был отдалённо похож на героев её книжек – в нём угадывалась какая-то скрытая сила и глубина. А впрочем, может, это ей показалось. От резкой остановки она чуть не вылетела из коляски и, когда подняла голову, едва удержавшись на сиденье, то первое, что увидела, были его глаза под чуть съехавшей низко на брови фуражкой. Чуть удлинённые к вискам, бархатно-чёрные, как маслины, что приносил ей в подарок Капитон Кожакаев из лавки деликатесов Смоленского купца Тишинского, по десяти рублей за фунт, глаза эти впились взглядом в Светлану, и ей показалось, что молодой человек был очень чем-то удивлён – может, тем, что не заметил их коляску? Ещё она заметила, что он был повыше и постройнее других местных жителей, и, возможно, эффект стройности происходил от того, что на нём была военная форма.

Наконец, Сусуму ушёл. Поликлета осторожно подцепила пальцами кусочек бурого нечто из коробочки, что им так торжественно вручил гость, и поднесла ко рту.

– Воля твоя, Светлана Алексеевна, я это есть не буду. Глядишь, мы так и ноги протянем с ихней пищей, – она пожевала кусочек, с трудом проглотила его и, вынув платок, долго оттирала губы.

– Тьфу ты, Господи, что есть приходится! Но не помирать же с голоду. Надо, ой надо скорее с нашими познакомиться. Они небось не едят этих гадов земноводных, приноровились, поди.

– Кальмар – это не земноводное, Поликлета Никитовна, – сказала отстранённо Светлана, всё ещё думая о молодом военном. – Это морское животное. Моллюск.

Поликлета махнула на то рукой:

– А хоть бы и моллюск, разве он от этого вкуснее бы стал! Вон, попробуйте сами. Сейчас вилки принесу.

Благо, что жильё для паломников было обставлено частично и по европейскому вкусу: здесь были не только спальни, которые у японцев были одновременно и гостиными, и столовыми, и кабинетами, но и маленькая кухня с жаровней, а над ней – навесные шкафчики вроде посудных полок с раздвижными дверцами. В одном из них Поликлета нашла тарелки, вилки и ложки.

– Вот, слава Богу, хоть кто-то позаботился. А то палочками этими есть – всё на стол просыпешь, а в рот так и не попадёт. Может, оттого они тут все хилые такие? Ясное дело, что сыт не будешь, когда кусок мимо рта через раз падает…

Поликлета ещё долго сокрушалась по поводу местных столовых привычек. Они сели за низенький стол – такой низенький, что пришлось на полу расположиться на циновках навроде худого тюфяка, и принялись есть рис, поливая его тёмным острым соусом из пузырька, данного Сусуму. И то ли от совместной неторопливой трапезы после долгого одиночества в больнице, то ли от комичного стрекота Поликлеты или более или менее привычной еды – чего-то наподобие полурассыпчатой рисовой каши на воде без масла, – Светлане стало чуть теплее на душе, а от почему-то упорно появляющихся время от времени в её воображении чуть грустных глаз молодого японца – даже светлее. Слава Богу, что колёса их повозки не задавили его…

«Как оклемаюсь, сразу же пойдём знакомиться с местными русскими, в Миссию отца Николая, – подумала Светлана, – а там разберёмся, что дальше делать – бежать домой что есть сил или подзадержаться». Она осторожно отправила в рот кусочек кальмара, поддев его на деревянные палочки, услужливо положенные рядом с коробочками Сусуму Петровичем, зажмурилась и, чуть пожевав, решила, что его вкус хоть и отвратителен, справиться с ним можно – он был очень похож на что-то среднее между маринованными патиссонами и ревенем, если бы и то и другое долго вымачивали в морской соли, йоде и… чернилах.

24

Лесовой сдержал своё обещание. На следующий день он приехал за мной на старой Русалке и, долго и тщательно проверяя все ремни и детали сбруи, посадил меня верхом, но не дал мне управлять лошадью, а вёл её под уздцы. Бабушка суетилась вокруг нас и приговаривала:

– А может, не стоит рисковать, Пётр Петрович? А вдруг Акимка свалится, не ровён час? С больной-то ногой?

Но Лесовой её не слушал, а, продолжая натягивать на седло и соединять ремешки, повторял:

– Стоит, любезная Наталия Игнатовна, стоит, а то он тут у вас в подушках да на пирогах скоро не выздоровеет. Человеку нужен свежий воздух, простор, а вы его – пирогами да подушками обложили. Вот он у вас и чахнет. Ему надо двигаться, правда, Аким Родионович?

Я послушно кивал.

Бабушка махнула рукой и попыталась накинуть мне на плечи что-то вроде старого дедушкиного пледа, сложенного вдвое. Лесовой ничего не сказал, только нахмурился и, как только мы выехали за забор, тут же его снял, сложил вчетверо и заткнул в кожаный кофр с одной стороны седла.

Вскоре мы выехали на окраину села. Я попросил Лесового отдать мне поводья, и он просто шёл рядом. Подъехав к раскидистой липе, у большого пня, я хотел спешиться, но вовремя вспомнил, что привязан к седлу. Я дёрнулся. Русалка споткнулась. Я чуть не упал. Лесовой схватил поводья:

– Э-э-э, потише, залётные…

Он привязал поводья к пеньку, потом сел на него:

– Привал?

Я кивнул. Лесовой достал из зипуна табак и скрутил цигарку. Задымил.

– Пораскинул я мозги над твоим прожектом, Аким Родионович, покумекал. Понял я одно – не хочешь ты сиднем у бабушки на шее сидеть. Хочешь делом заняться. А чем – толком не знаешь. Маешься. Так?

Я кивнул. Русалка фыркнула и, опустив морду, стала искать в траве, что бы такое пожевать.

– Я, Пётр Петрович, задумал научиться ремеслу, – некоторое время подумав над ответом, сказал я, ведь оттого, как я скажу, зависит, будет он мне помогать или нет. – Резьбе по дереву. Или по камню. Вон ведь у нас у княгини Марьи Клавдиевны мужики в артелях какие чудеса делают. Загляденье. А я что, хуже?

– Да ты-то не хуже. А может, и лучше. В том-то и дело. Как же теперь с академией? Никак тебя приняли в конце концов. Мать бы порадовалась.

Я примолк, а потом со вздохом сказал:

– А в академию меня не приняли, Пётр Петрович. В академию меня силком втолкнули. Какое будет там ученье, если силком? Каждый раз, видя меня, ректор Чесальников будет вспоминать, как Костин отец его пристыдил или припугнул. Да и педсостав будет знать, что я протеже профессора Коньковича. Ну что с его поддержкой поступил, – пояснил я слово, которое Лесовой мог не знать. – Одних это будет злить, других – сподвигать на то, чтоб льстили мне. Нет, такого отношения мне не надо.