Ярмо Господне

Религиозную философию они объявили никчемной аристотелевской схоластикой, оторванной, дескать, от жизни человека. На том же сомнительном гуманитарном основании гуманисты отвергали физику, математику, формальную логику. И паче глупого чаяния прикрепили пакостный ярлычок о темных веках к предыдущим девяти столетиям нашей с вами, друзья мои, христианской цивилизации.

Много ума им для этого не понадобилось. Тем паче человеческое большинство в продолжение трехсотлетней истории псевдо-Возрождения тако же представляло собой сборище дилетантов и любителей.

Точнее всех дух того времени выразил в достопамятном афоризме римский папа-возрожденец Юлий III, не оставлявший без работы скульптора Микеланджело и архитектора Виньолу. Я имею в виду ироническую реплику всекатолического понтифика в ответ на самодеятельную лесть некоего монаха, ему посочувствовавшего по причине тяжкого бремени правления миром:

«Сын мой, ужель ты не знаешь, как мало надо ума и благоразумия, чтобы управлять миром?»

— Вот вам и mundus regatur, — рыцарь Филипп поддержал латынью аргументацию прецептора Павла.

Про себя же Филипп отметил:

«De te fabula narratur, mi fili — О тебе побасенка сказывается, сын мой. Сказка — правда или ложь, да в ней намек на то либо другое, патер ностер…»

Тем временем Павел Семенович чувствительно прошелся по философам и богословам эпохи псевдо-Возрождения, доселе вызывающим у него раздражительное негодование.

— …«900 тезисов» юного каббалиста и магика Пико делла Мирандолы столь же поверхностны, как и «95 тезисов» реформиста и правдоискателя Мартина Лютера! Ничего нового, сплошь да рядом гуманистические перепевы, общежитейские пошлые переложения, вариации давным-давно известного, зачастую в искаженном неудобоваримом софистическом виде.

Несомненно, к малопочтенному легиону гуманистических содеятелей периода псевдо-Возрождения применима русская поговорка — пороха не выдумают. Потому и открывали они Вест-Индию вместо Америки, известной еще викингам.

Приспешники и пособники гуманизма за все хватались, брались и мало чего доводили до конца, строя бесконечные прожекты в набросках и эскизах, наподобие технических рисунков да Винчи и Кардано, технологии перепутавших с магическими извращениями. Гордыня, апломб и тщеславие им заменяли человеческое достоинство в их умственной недостаточности.

Того же Браманте, кипучего первостроителя базилики Святого Петра, римские острословы прозвали Руинанте. Уж слишком много он брал из античных зданий строительных материалов, целиком архитектурных деталей, оставляя за собой руины по всему Вечному городу.

Все же отдадим справедливость практической приземленной сметке меньшинства — здравомыслящим людям той эпохи, какие не учиняли заговоров плащей и кинжалов, отвергали магию и колдовство, благоразумно пренебрегали досужими и вредоносными квазифилософскими разрушительными писаниями. Благодаря не слишком многочисленным прагматикам во времена оны бурно развивались межгосударственная свобода торговли, предпринимательская деятельность, банковское дело.

Им было мало горя, что за три столетия не сделано ни одного эпохального научного открытия или великого изобретения, изменяющего к добру ли к худу людскую жизнь. Это их беда, но не вина, целиком лежащая на тех, кто науку облыжно приравнял к магии и с параноидальным упорством, достойным лучшего применения, пытался воздействовать на природные процессы и явления никуда негодными стохастическими магическими средствами.

По-другому гуманисты не могли рассуждать, ежели они материалистически раболепствовали перед созданиями тварной природы, отрекаясь от Создателя всего и вся. Ибо их аргументация от человеческой плоти есть не что иное как наущение от Сатаны, а всяческий гуманизм имеет антихристианскую сатанинскую направленность.

Вся ложная дьявольская двуличная философия псевдо-Возрождения раскрывается в куцых бездоказательных тезисах-обрывках, в посредственных фрагментарных памфлетах, в набросках-эссе — самых распространенных литературных жанрах в гуманистической панъевропейской республике тех лжеученых и лжемудрецов.

Не могу не вспомнить еще об одном маловеликом гуманисте-возрожденце, о мессире Мишеле де Монтене, плодовито накидавшем несколько толстых томов квазифилософских эссе-набросков обо всем и ни о чем стереотипно в ренессансном обрывочном стиле салонной болтовни. Он, кстати, непосредственно пустил в гуманитарный оборот глупую басню о Буридановом осле, неминуемо умирающем с голоду между двух одинаковых охапок сена…

Осел трется обо осла, не так ли, Петр Леонидыч?

Петр Гаротник приятно поразил собеседников путем воспроизведения латинского варианта средневековой поговорки школяров-вагантов:

— Asinus asinum fricat… Мой сержант-инструктор в Иностранном легионе это постоянно повторял и распространялся о сексуальных фрикциях с оружием и боевой техникой.

— Без фрикционов танк не поедет, — этимологически согласился с сержантской мудростью Филипп…

За чаем и кофе Павел Семенович не забыл об эпохе западноевропейского Ренессанса и немало развлек общество забавными цитатами из натуралистического эссе Мишеля Монтеня под невинным названием «О стихах Вергилия». Хотя подытожил он возрожденческую карнавальную эссеистику вполне философски:

— Тем бесчинным векам, друзья мои, мы все-таки обязаны распространением книгопечатания, поныне помогающего тиражированию как истинной мудрости человеческой, так и глупостей рода людского в идолах заблуждений умов мелких и неглубоких. О них нам поведал сэр Фрэнсис Бэкон, первый, кто в начале XVII века подверг нелицеприятной критике спекуляции гуманистов-возрожденцев о природе и человеке.

На этом тема средневекового гуманизма вовсе не оказалась исчерпанной, потому как ее подхватила Вероника Триконич:

— Вот о чем шевалье де Монтень не мог написать, ни в пенис, ни к вульве… Так это о нижнем белье и носовых платках, потому что в его время псевдо-Возрождения их отвергли, как ненужные предметы мужского и женского туалета.

Носы гуманисты вытирали кружевными жабо или рукавами, за столом утирались обеденными салфетками. Их они не возродили, не изобрели, но переняли от византийских беженцев после захвата турками-османами Константинополя.

Из той же Византии в XIII веке крестоносцы-латиняне заимствовали новшества в обработке шерсти. С развитием ткацкого производства в том же XIII веке были изобретены шерстяные колготки, поначалу ставшие поддоспешным рыцарским одеянием. В XIV веке колготки стали модной мужской одеждой, наряду с остроносыми гнутыми туфлями на высоких каблуках.

Тогда модники Западной Европы и пренебрегли античного образца нижним бельем в виде набедренной повязки, в несколько слоев обматывавшей пах. Надо полагать, ради вящей выразительности рельефного мужества под короткой юбочкой колета, а также для удобства исправления малой или большой физиологической нужды.

Традиционно женскую моду диктуют мужчины. Поэтому дамы под ворохом развесистых нижних юбок тоже отреклись от набедренных повязок.

Заодно средневековые женщины избавились от ленты, подвязывавшей и приподнимавшей грудь, как было в заводе у древнеримских матрон. Зачем это излишество, если бюст можно повыше вздернуть и плотно уложить в облегающем корсаже?