Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В молодости Кавелин — товарищ Белинского, Грановского, Герцена, впоследствии — убежденный сторонник сильной самодержавной власти; в пятидесятые годы автор записки об освобождении крестьян, опубликованной Герценом в «Голосах из России», после реформы автор поданной царю записки «О нигилизме и мерах против него необходимых»; в молодости приятели называли его «разъяренным барашком» — с годами «барашек» облысел, пытался бодать бывших приятелей за то, что сам прежде проповедовал и защищал. Человек, возможно, и честный, но переменчивый, вещавший всегда со страстным одушевлением, но очень уж разное вещавший, — в его речах слушатели находили много верного, но наиболее проницательные из них схватывали «неопределенность» его речей и проповедей, «стремление всегда стать на какую-то такую высоту, с которой всегда получается двоякое решение вопроса: и так и этак». Салтыков-Щедрин называл это «кавелинской

эквилибристикой», впрочем, привычно сохраняя с Кавелиным старинные добрые отношения.

Ярошенко часто приглашал к себе Кавелина: уже в старости тот не ленился наезжать в гости к художнику, захватив с собой баночку своего любимого ячменного кофе и колоду карт (беседуя, Кавелин раскладывал пасьянс). Ярошенко встречался с Кавелиным и у художника Павла Александровича Брюллова, видного деятеля передвижничества, который приходился Кавелину зятем.

В 1878 году в «Вестнике Европы» была напечатана статья Кавелина «О задачах искусства», написанная в форме диалога автора с «молодым художником». В «молодом художнике» угадывается Ярошенко. Но диалог — прием. Отождествлять «молодого художника» с Ярошенко (как это иногда делается) невозможно. В статье страстно проповедуется много верного, но с той самой высоты, глядя с которой автор все время оставляет за собой «двоякое решение вопроса». Он за «высшие цели искусства», но без «тенденции», без «гражданских мотивов»; он против искусства для искусства, но и против «поборников другой школы», вносящих в искусство «грубо-материалистические требования» и задачу «создания произведений об одних материальных предметах и явлениях». Кавелинское «и так и этак» переносится и на «молодого художника», который соглашается и не соглашается с автором и предназначен в нужный момент подбрасывать автору реплики для развития проповеди. Но Ярошенко не умел «и так и этак».

Его Кавелин, написанный через год после появления статьи, удобно и не без самодовольства устроился в кресле, сюртук распахнут, руки в карманах брюк, благополучный, обтянутый жилетом животик вперед, — поза и покойна и воинственна, если иметь в виду, конечно, словесные баталии; прекрасно вылеплена голова, лоб мощно нависает над недовольно сдвинутыми бровями, «барашек» бодлив, во взгляде ум, воля, темперамент и некоторая презрительность к собеседнику и, как ни странно, глубоко притаившееся опасение чего-то — может быть, боязнь лишиться в споре этой «горной высоты», где его «конечная истина» так приятно и величественно неопределенна, что (шутили его собеседники) оставляет за каждым «право беспрекословного повиновения его мнению».

Очень любопытно, что Ярошенко при жизни Кавелина не выставлял этого портрета, хотя не мог не чувствовать, что портрет удался на славу: после смерти Кавелина он тут же показал его на очередной передвижной выставке. Похоже, что Ярошенко прозорливее осознал конечный результат, чем Крамской в истории с Сувориным, не почувствовавший, что написанный им портрет «слишком похож».

Пропавший портрет. Спасович

«Безобразно!» — кричит Суворин, требуя, чтобы люди на портретах соответствовали его о них представлениям, его меркам похожести. И пока Крамской затевает с ним долгий спор, умница Третьяков, едва явившись на Двенадцатую передвижную, сразу схватывает суть: «Стрепетова очень хороша; это тип, но не портрет»…

После «Стрепетовой» и «Глеба Успенского» в каталогах передвижных выставок против имени Ярошенко уже не часто встретишь портреты г-на и г-жи N: те, кого он пишет теперь, люди известные.

Редактор «Художественного журнала» Н. Александров язвил: Ярошенко-де, «желая сделаться знаменитостью, принялся писать знаменитых людей».

Н. Александров — человек колышущихся взглядов, не привязанных, по определению Крамского, к одному какому-нибудь положению или принципу (Ярошенко шутил: по статьям Александрова всегда ясно видно, куда его перестали пускать в дом).

Но, направляя колкие остроты в адрес Ярошенко, Александров неожиданно для себя схватил самую суть дела. «Благо перестал наконец сочинять Ярошенко на темы „из новых людей“… Он пошел теперь дальше и стал сочинять на темы из великих или известных людей». Проницательность в том, что ярошенковские «новые люди» и ярошенковские «известные люди» поставлены рядом, дополняют и продолжают друг друга. В портретах известных людей, понятых как тип, Ярошенко, осознанно или нет, почувствовал возможность показать современникам, что идеалы не погибли, живут и воплощены в реальных людях.

Впрочем, Ярошенко и «новых людей» не перестал сочинять: на Четырнадцатой передвижной в соседстве, наводящем на размышления, появились «Молодой человек» («Студент» 1886 года), юная

«Сестра милосердия» (в чем-то продолжающая «Курсистку») и портреты адвоката Спасовича и химика Менделеева.

Портрет Спасовича пропал и даже не воспроизводился. Отзывы печати противоречивы — тенденциозность Ярошенко и тенденциозность рецензентов, как обычно, вступают в сложные взаимоотношения: «особенно удачен» портрет Спасовича — «чрезвычайно неудачен» портрет Спасовича; портрет обращает внимание «энергической экспрессией лица светила адвокатского мира», «лицо и манера держаться переданы верно» и «что выражает портрет Спасовича, кроме антипатичного раздражения, совсем непонятного публике: проиграл ли он звонкое дело в суде или намерен избить художника, который заносит на холст его бессмертие?»

«Экспрессия», «красноватый тон», некоторая «небрежность» — вот, пожалуй, все, что можно вынести за скобки из отзывов, всяких и разных; портрета нет, справедливость отзывов или предвзятость их остаются на совести авторов, зато выбор, сделанный художником, — закономерен для Ярошенко восьмидесятых годов.

Владимир Данилович Спасович был человек «поступающий» — слово у него не расходилось с делом, слова и дела с принципами. Покидая кафедру в знак протеста против наступления правительства на университетские права, Спасович объяснял: «Прошение об отставке было уже не одно рассуждение, а действие: оно могло послужить доказательством искренности нашего убеждения в невозможности идей нового министерства, а следовательно, и в необходимости иного порядка вещей».

Современники оценили гражданское мужество Спасовича, читая его защитительные речи на процессах деятелей революционного движения: нечаевцев, долгушинцев, на «процессе 50-ти»: страстная защита таких подсудимых также была доказательством убеждения в необходимости иного порядка вещей.

Экспрессия ярошенковского портрета, так или иначе отмеченная всеми, кто писал о нем, предопределена, наверно, наружностью и манерами Спасовича, передававшими его натуру.

А. Ф. Кони, близко и долго знавший Спасовича, рассказывает: «…входил быстрою походкою человек в очках, с коротко остриженною головою, энергическим лицом и живыми, пронзительными глазами, в глубине которых горело пламя мысли и смелого стремления к истинному знанию… В числе многих и многие годы я восхищался его оригинальными, непокорными словами, которые он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, любовался его горячими жестами…»

Уцелевшая записка Ярошенко к Спасовичу позволяет предположить добрые личные отношения между ними и почин художника, стремившегося написать портрет: «Я свободен в субботу на этой неделе и все дни следующей недели, начиная с вторника. Когда Вы назначите, тогда я и буду Вас поджидать. Преданный Вам Н. Ярошенко». Среди многих привлекательных черт личности Спасовича, снискавших ему любовь современников, некоторые были особенно близки Ярошенко. Для Спасовича, рассказывает Кони, «частный случай служил поводом для поднятия общих вопросов и их оценки с точки зрения политика, моралиста и публициста» — характерная особенность «этюдов» Ярошенко. Спасович был «деятельной силой и связующим центром» нескольких кружков, научных и литературных, «он не давал развиться в этих кружках столь обычным у нас лени и апатии», — приходят на память ярошенковские «субботы», его деятельность в Товариществе. «Каждый его шаг в разнообразных сферах духовной жизни, — продолжает Кони рассказ о Спасовиче, — был проникнут внутренним смыслом и всегда, так или иначе, направлен к пробуждению в окружающих идей и представлений, в которых сказываются лучшие стороны человеческого духа и без которых жизнь образованного человека была бы тяжелым бременем», — ради этого и написаны лучшие портреты Ярошенко восьмидесятых годов и между ними неведомый нам портрет Спасовича.

Вдохновенный труд. Менделеев

Портрет Менделеева вызвал много шума. Главные споры вспыхнули вокруг того, что в отзывах было названо «обстановкой». Ярошенко написал ученого за рабочей конторкой в старой университетской лаборатории — на первом плане колбы, реторты, воронки, высокие стаканы, заполненные реактивами, и прочее оборудование.

«Обстановка» многим не понравилась: не то, как написано, а вообще — зачем она? Одни полагали, что «обстановка» мешает портрету, что «банки и склянки» следовало убрать на задний план; другие увидели в «обстановке» оригинальничание и «недоумочные претензии»; третьи рассердились: всем известно, что Менделеев — химик, важно показать его лицо, а не специальность; четвертые твердили свое, про тенденцию, про идейность: «странное и довольно упрямое направление таланта — ничего не написать просто, а все либо с химической, либо с механической идейностью».

Поделиться с друзьями: