Ярослава и Грач

— Ребенок! — шипит она. — Теперь так, да? Что-то это не мешало тебе со мной спать все эти годы! Я верила тебе! А ты просто пользовался мной!

Она ожидает, что он замолчит, будучи пойманным на такой постыдной вещи, но вместо этого он внезапно начинает орать:

— Пользовался?! Да я поставил на наши отношения все, что у меня было: свою репутацию, свою работу, уважение своих подчиненных! И это ты называешь «пользовался»? А ты мной не пользуешься? Год назад ты согласилась выйти за меня, и твой отец растрепал эту новость всей Конторе. Но ты до сих пор отказываешься назначить дату: то у тебя одно, то другое. А надо мной ржет весь отдел. Я уже молчу о том, что рассказал об этом матери! А знаешь, почему ты на самом деле не хочешь довести начатое до конца? Да потому что ты уже не уверена, что хочешь за меня замуж. Или уверена, что не хочешь. И просто ждешь, когда появится кто-нибудь, кем можно меня заменить, потому что ты боишься остаться одна, ты понятия не имеешь, как выживать самостоятельно!

Что ж, он тоже знает ее слабые места. И это больно. Спарринг, значит? Как в старые добрые времена? Отлично. Раз уж ее мир накренился и падает, то есть ли смысл ловить и пытаться удержать хоть что-то? Пусть катится все и ко всем чертям.

Она и сама чувствует, что на ее лице что-то брезгливое и злое. И видит, как смотрит на нее Грач. Но ей все равно. Пусть ему тоже будет больно. Как было ей, когда она все поняла. Никому неприятно выслушивать правду о себе. Может быть Гриша потому и был столько лет один, чтобы не пришлось снова делать это после его последнего разговора с бывшей женой. Но тогда он просчитался, пустив ее в свою жизнь. И Яра шепчет, и в ее шепоте ужас и восторг от того, что она наконец говорит это.

— А кто в этом виноват? Ты сорок лет прожил без меня, а я знаю тебя столько, сколько себя помню! И ты всегда был рядом! Какие ко мне претензии? А знаешь, почему я не хочу за тебя замуж? Да потому что тебе самому это уже не надо! Я выросла, и потребовала свободы и равенства, и все это уже не так пикантно и ново, ты потерял ко мне интерес, но из-за каких-то своих убеждений не можешь со мной расстаться. Просто признайся самому себе, тебя раздражает, бесит тот факт, что я из маленькой девочки, которая смотрела на тебя снизу вверх и ловила каждое твое слово, превратилась в женщину, которая пытается стать самостоятельной! И да, я не знаю как это — быть самостоятельной. Я привыкла отсиживаться за твоей спиной. И все мои попытки оборачиваются полным провалом, и это ужасно, и я думаю, может быть, если бы тебя не было рядом, если бы я жила без оглядки на страховку, у меня получалось бы лучше! У меня вообще такое чувство, будто бы меня обманули!

— То есть, во всем виноват я? — вкрадчиво спрашивает Григорий.

— Да! — восклицает Яра, но тут же понимает, что не то имела ввиду. — То есть нет, но…

— Значит, без меня тебе будет лучше?

Ей не нравится, как звучит эта фраза, но остановиться все еще не получается.

— Да, лучше.

— Ну знаешь, Яра… — рычит он. — Впрочем, сам виноват, дебил, связался с малолеткой…

— Малолеткой? — в шоке выдыхает Яра.

Лучше бы он ударил. Потому что вот сейчас это предательство. Все. Это конец. Этого их отношения точно не переживут.

— Малолеткой… — повторяет она.

Слово жжет язык и небо, пожаром опускается по горлу куда-то вниз, затуманивает разум, и щеки вспыхивают от стыда.

— Малолеткой.

А Григорий вдруг пугается.

— Яра, я не хотел… Я не это имел в виду… Яра!

Она выбегает с кухни в коридор, сует босые ноги в шлепки и хватает с вешалки ветровку. Грач вылетает следом.

— Куда ты? — кричит он. — Яра, стой!

Он ловит ее за руку, явно не рассчитав силу, и она вскрикивает от боли, заставляя его разжать пальцы и отшатнуться. Яра пользуется этим, чтобы выбежать из квартиры.

Бежать, бежать отсюда. Только чтобы он больше не притрагивался к ней. Не смотрел на нее. Ничего ей не говорил. Бежать как можно дальше.

Спрятаться.

Из их двора есть два выхода, один ведет к центральной улице, другой глубже в спальный район. У Григория есть маятник с сердцевиной из пряди ее волос, с ним он найдет ее, где угодно, но чем больше людей, тем сложнее будет заметить, а значит, она сможет выиграть время. И она мчится в сторону дороги, обрамленной с двух сторон прогулочными аллеями.

В этот вечерний час на них еще полно гуляющих, мимо проносятся велосипеды и самокаты. Вечер уже совсем поздний, конец августа, становится прохладно. Ногам в шлепках холодно, Яру потрясывает от пережитого, эмоции никак не улягутся, она кутается в ветровку и злится на себя за то, что по приходу домой переоделась в шорты, а не в штаны. Шорты откровенно короткие, и она то и дело ловит заинтересованные взгляды. Видок у нее должно быть так себе. Она только сейчас в полной мере осознала последствия того, что не взяла ни кошелек, ни сотовый телефон, ни ключи от дома. И если честно, что делать дальше не совсем понятно. К родителям она точно не поедет. Не нужно им все это видеть. Но если не к ним, то куда? Вернуться к Грише?

Ну уж нет.

Сказанное им все еще звенит в ушах. «Связался с малолеткой…» «Мозгов ни на грош…» И давно он, интересно, так про нее думает? Каждое из этих слов воткнулось в нее раскаленной иглой, и каждое воспоминание о них ворочает эти иглы, причиняя нестерпимую боль. Жуткая, ни с чем не сравнимая обида.

Яра шмыгает носом.

Так или иначе, он стал ей самым близким человеком. И от этого вдвойне страшнее получить от него нож в спину. Но, наверное, так всегда происходит. Мы сами вкладываем в руки тех, кого любим, самое верное оружие против нас.

«Прячься, прячься, прячься», — нарастает внутри набат давно позабытого мотива. Куда прятаться? Кажется, за последние годы она утратила этот жизненно важный навык — находить укрытие по первому требованию. Это все Гриша виноват. Она пряталась рядом с ним. Так что же все-таки делать?

Солнце окончательно скрывается за крышами многоэтажек, еще немного, и воздух сереет и окончательно остывает. Яра садится на самый краешек скамейки, чтобы не касаться голыми бедрами холодных досок с ободранной краской, и роется в карманах ветровки. Улов не густой, но хоть что-то: помятая сотенная купюра и немного мелочи. Можно пойти в какую-нибудь круглосуточную точку общепита и отсидеться там до утра, цедя чай по глотку. Если очень повезет, не выгонят.

Она оглядывается, проверяя, не мелькнет ли где черная шевелюра Грача, но нет, в постепенно редеющей толпе его нет. И непонятно, радоваться этому или огорчаться. Где-то в глубине души ей хочется, чтобы он нашел ее и отвел домой. Чтобы извинился, и все стало, как было. Но в то же время что-то твердит, что это проявление слабости, что после его слов ей больше нельзя желать помощи от него и получать ее, и уж тем более хотеть вернуть все назад.

Яра встает со скамейки и уверенно движется в сторону торгового центра. Под его боком нашли приют несколько забегаловок. Она по кругу обходит те, в которых сидят мужчины с явно нерусской внешностью, и заходит в некое подобие МакДональдса. Не самые чистые пластмассовые столики и неудобные стулья. Уставшая девушка с неживой улыбкой за стойкой приема заказов. И не так много людей. Возле окна оживленно перешептывается парочка ее возраста, мужчина под сорок ожесточенно ест свой гамбургер, две женщины ведут неспешную беседу за картонными стаканчиками дрянного быстрорастворимого кофе из пакетиков.

Что ж, вполне достойное место, чтобы провести поминки по их с Грачом отношениям. Наверное, только такие они и заслужили.

Кошмар какой-то…

Яра покупает стаканчик горячего чая, к которому прилагается лимон и пакетик с сахаром, а потом, подумав, берет еще картошку-фри. Она дешевая, а цедить один чай никакого терпения не хватит. Яра оглядывает столики и садится возле стены, лицом к двери. Если Грач все-таки ее найдет, она увидит его на входе и успеет приготовиться.

Окоченевшие ступни никак не желают отогреваться. Яра снимает шлепки и с усердием трет ступни о ноги, но это никак не помогает. Ужасно хочется надеть шерстяные носки. Не заболеть бы… Поймать пиелонефрит в августе. Над ней будет смеяться вся больница. А Гриша будет ругаться…