Ярослава и Грач

Нет, не будет. Потому что это конец.

Довольно быстро выясняется, что деньги на картошку она потратила зря. Кусок не лезет в горло, сразу начинает тошнить.

Яра крутит в руках стаканчик с чаем и вспоминает, как все начиналось, как было хорошо первые несколько месяцев. Гриша подарил ей много великолепных, потрясающих моментов.

Когда они только начали встречаться, она установила на заставку своего телефона «Влюбленных» Магритта. Двое, чьи головы завернуты в простыни, целуются на фоне синего неба. Это был ее тайный код. Эта картина была ей вместо их с Григорием общего фото. Ей тогда казалось, что она о том, что Любви абсолютно все равно, кто скрывается под тканью. Для Любви нет преград. Теперь, по прошествии четырех лет и нескольких десятков серьезных ссор, и дюжины неприятных открытий, и всего того, что бывает, когда начинаешь препарировать человека рядом, руководствуясь изначально самыми благими намерениями: убедиться, что он и внутри такой же замечательный, как тебе кажется, — после всего этого она думает, что картина эта про то, что это не Любовь, а сами целующиеся даже примерно не представляют, кто скрыт под тканью. И все, что есть у каждого из них, это фантазия о другом.

Им с Гришей надо было просто вовремя остановиться. Их расставание тогда, спустя пять месяцев, не было ошибкой. Ошибкой было снова сойтись. И вот теперь огромным несмываемым пятном, которое сейчас перепачкало все, что было — эта ссора и его слова… Зачем они довели до этого? Ведь все было понятно с самого начала.

Тогда ей казалось, что их расставание сродни смерти. Но на самом деле смертельно оно будет именно теперь, ведь похоронить придется куда больше, и не только то, что было, но и все то, что могло бы быть. А, как это ни парадоксально, с каждым новым проведенным вместе днем, то, что могло бы быть, только прирастало. И с каждым днем становилось все больше того, что она отдала ему. Будто она дарила ему себя по частям: все, что доверила, все, о чем рассказала, все, что показала и что позволила ему в себе разглядеть. Никто не знал ее так, как он. И, наверное, мало кто видел его таким, каким видела она. И все эти только им понятные словечки, и фразочки, и шутки. И говорящие взгляды, которыми они научились обмениваться… Все это так же уйдет в никуда, потонет в пучине их разрыва.

И получится, что все было зря, все было просто так, без какого-либо итога… Мегатонны выброшенных в никуда энергии и надежд. Как же так?

Им вообще не стоило пытаться. Это он виноват. Она была молодая и глупая, влюбилась в его зрелость. Еще бы, у нее был свой личный взрослый мужчина, сильный и смелый, который кормил ее крекерами, смеялся над ее глупыми шутками и заставлял носить зимой шапку, и от прикосновений которого она млела на тренировках… Кто еще мог таким похвастаться? Как она могла не влюбиться? А он?.. Да все то же. Гормоны ударили в голову. Впрочем, если откинуть эмоции и попробовать рассуждать здраво, то оно и понятно. Будь она взрослым мужиком с кучей проблем и вечным ощущением собственной ненужности, если бы перед ней крутила хвостом восемнадцатилетняя девчонка, утверждая, что любит, смогла бы она устоять? То-то же…

Им надо простить друг друга и разойтись. Подарить друг другу возможность сделать это спокойно, без лишнего стресса. Это будет по-взрослому, и за это они сохранят благодарность друг другу. Да, так они и поступят…

Только что же так больно?..

Вот бы еще чаю — горячего, с сахаром — но денег не осталось…

И в этот момент дверь в кафешку открывается, и входит Григорий. Он находит ее, и Яра отводит взгляд. Сует ноги обратно в шлепки. Еще не хватало, чтобы он ее отчитывал как ребенка.

А Грач тем временем доходит до ее столика и тяжело вздыхает.

— Идём домой, — просит он. — Нечего шляться по городу по ночам. Даже сотовый с собой не взяла, ты вообще о чем думаешь? Пошли, Яра. Я тебя здесь не оставлю.

На самом деле она очень хочет домой. Только не с ним. Потому что пойти с ним — все еще значит предать себя. Она должна вернуться сама, верхом на коне, продемонстрировав свою взрослость и независимость. Бросить на него гордый взгляд, собрать вещи и удалиться, не сказав ни слова. Чтобы он понял, что потерял… То есть, чтобы понял, что был не прав, и что мозгов у нее все-таки прибавилось…

— Яра, — зовет он, и в голосе у него столько печали, что она невольно прислушивается. — Я был неправ. Ты не заслужила моих слов. Прости меня. Давай поговорим. Только не здесь. Пойдем, пожалуйста. Ты уже заплатила или мне…

— Деньги у меня есть, — выплевывает Яра. — Я все оплатила.

— Тогда пойдем в машину. Все обсудим. Нормально, спокойно.

А в машине тепло. И можно будет попробовать отогреть ноги. Ладно, ей в любом случае нужно вернуться домой, а Гриша все равно не отстанет. А завтра утром она соберет вещи и уйдет…

Ага, уйдет она… Завтра утром на работу. Но в течение дня можно попытаться найти подходящее жилье, а вечером съездить, посмотреть и арендовать. Денег, правда, от аванса совсем не осталось, а до зарплаты еще неделя, но можно попробовать занять у Ритки. В отличие от нее она устроилась в хорошее место, бесконечно хвастается условиями и тем, сколько ей платят. Яра не завидует, нет. Так, обидно немного…

— Яра…

Яра молча встает, собирает за собой мусор и идет на выход, по дороге выкидывая его в корзину. Простые действия даруют чувство опоры. Прибираясь вокруг себя, вполне можно прибраться и в том, что внутри.

На улице совсем холодно. Машина Грача стоит недалеко, на парковке. Он нажимает на брелок, разблокирывая двери, и Яра заскакивает внутрь, позабыв о том, что хотела выглядеть гордой и степенной. На пассажирском сидении лежит поисковый кулон. Запоздало приходит мысль, что можно было наложить экранирующие чары. А теперь он, наверное, подумает, что она хотела, чтобы он ее нашел.

А разве она не хотела?

Григорий садится в соседнее кресло и обеспокоенно поворачивается к ней.

— Замерзла? — спрашивает он так, будто у него все еще есть такое право, будто после всего, что он сказал, он и правда все еще переживает о ней.

А потом берет и кладет руку ей на колено. И Яра хочет возмутиться, но не успевает, потому что он выдыхает с неподдельным ужасом:

— Блин, Яра, ты ледяная. Так, держи мою куртку, ноги закутай. Сейчас…

И врубает печку на полную. А Яра думает: почему раньше каждое его прикосновение воспринималось как манна небесная, а теперь вот и рука на ноге ощущается никак? Или вернее так, будто она сама себя коснулась. Когда стерлись границы между его телом и ее? И почему они не восстановились даже теперь, когда для них все кончено?

— Подожди, я тебе еще чая куплю, и поедем, а то я ж тебя до дома не довезу.

Яру трясет. Он не имеет права так поступать. Не имеет права заботиться о ней после всего, что сказал. А она, наверное, не должна эту заботу принимать. Только очень холодно. И голова вдруг разболелась. От переживаний, наверное.

Грач возвращается со стаканчиком чая, обернутым в салфетку, аккуратно вкладывает ей в руки. На стаканчике крышка, чтобы не расплескать. Григорий заводит машину и выезжает с парковки.

— Сейчас дома тебя в горячую ванну положим, согреешься, — обещает он, успокаивая то ли ее, то ли себя.

— Что ты со мной возишься? — шмыгает носом Яра. — Сама виновата, мозгов же нет…

— Конечно, нет, такое творить, — спокойно отвечает он. — Ну, и у меня судя по всему — такое говорить.

— Но ты ведь так думаешь, — шепчет она.

И снова шмыгает.

Неужели все-таки простудилась?

Делает обжигающий глоток, тепло разливается по пищеводу. На все тело пока не хватает. Но печка работает, а куртка греет, и она потихоньку согревается и успокаивается. И, если честно, уже не хочется ругаться. Хочется, чтобы этот ужасный вечер закончился хоть как-то. А завтра утром она решит, как жить дальше. Однако Григорий, кажется, не намерен так просто отступать.