Ярость

— Как хотите, пан Тео. — Фальк выглядел как никогда веселым.

А Шацкий почувствовал, что здесь что-то не так. Снаружи стояли пять автомобилей, но ни говора голосов, ни звона чашек и вилочек для пирожных внутри слышно не было. Шацкий огляделся.

На шкафчике для обуви в абсурдно ровном рядочке лежало пять автомобильных ключей. К каждому был прикореплен брелок с эмблемой Херца.^[160]

И он понял. Слишком поздно, естественно, но понял. Клейноцкий ошибался. Виктория лгала. Никогда не было никакой шайки мстителей. Никогда не было ложи, которая решила исправлять мир, справедливо наказывая домашних мучителей. Никогда таинственная организация не встречалась в пригородных виллах, чтобы пить кофе и планировать, а кому теперь отмерить жестокое, но справедливое наказание.

По-своему, Шацкий даже не испытывал неожиданности. Скорее уже, спокойствие прокурора. Гипотеза со странной организацией праведных и справедливых всегда казалась ему слишком натянутой и надуманной, это была одна из тех версий, которые частенько мусолят некомптетентные следователи, поскольку у них нет желания кропотливо проверять другие версии.

Так что никаких «других» никогда и не было. Имелся всего лишь один-единственный рыцарь справедливости. Безумец справедливости. И в то же самое время — гений преступлений.

— Неужто вы и вправду считали, будто бы я совершу столь школьный промах?

Казалось, Эдмунд Фальк совершеенно не был обеспокоен все более громким воем полицейских сирен.

— Вы всегда совершаете промахи.

— Я не совершаю. Это логичный выбор.

3

Ян Павел Берут ехал во второй в колонне машине; во всей же колонне было пять автомобилей. В качестве шефа операции он должен был бы сидеть в первой, но всегда в подобных случаях он настаивал на том, что будет сидеть во второй. Статистика была на его стороне — если колонна автомобилей принимала участие в аварии, практически всегда пострадавшей была или первая, или последняя машина.

Понятное дело, что всегда где-то там свои планы строила и высшая сила, но Берут считал, что вот ей как раз необходимо давать как можно меньше места для маневра.

Вся операция очень подробно и довольно давно была запланирована Шацким; Берута он посвятил только перед самыми праздниками. В деле он принимал участие в качестве единственного полиицейского из Ольштына, остальных прокурор вызвал из Варшавы. Это были доверенные люди его старинного дружка с русской фамилией.^[161]

Поначалу Берут не понимал параноидальной подозрительности Шацкого, но когда — наконец — познакомился с деталями дела, согласился с прокурором на все сто процентов. По крайней мере, в отношении способа осуществления ареста. Ведь если говорить о самом факте задержания вообще — ну что же, он стыдился признаться в этом даже перед самим собой, эти «преступники» делали довольно-таки нужную работу.

Он объяснил это себе, что, возможно, именно в этом и заключается разница между полицейскими и прокурорами.

Первого января он позавтракал, поехал на условленное место встречи и стал ожидать сигнала от Шацкого. Сигнала, означавшего, что все удалось, что прокурор добился их доверия, что все находятся в одном месте, и что всех их можно задержать и закончить дело. Сигналом было сообщение, сгенерированное специальной программой в телефоне Шацкого, которая высылала еще и координаты GPS.

Через пять минут все въездные дороги в деревню Руш были заблокированы. Через семь минут машина Берута без специальных знаков остановилась рядом с вишневым «ситроеном ХМ», самым характерным автомобилем ольштынского правосудия.

Припаркованным настолько хитроумно, что ни у одной из стоявших во дворе машин не имелось шансов выехать.

Ян Павел Берут подошел к входной двери и постучал.

Никто не отозвался.

— Полиция! — крикнул он. — Мы только хотим задать несколько вопросов.

— Тишина.

А в это время люди из антитеррористической бригады окружили дом.

— Откройте, пожалуйста!

Тишина.

Берут дал знак и отодвинулся в сторону. Невидимые из-под шлемов, балаклав и защитных очков темно-синие спецы встали у двери.

Прежде чем воспользоваться тараном, они решили повернуть дверную ручку — дверь открылась.

Спецы обменялись какими-то своими тайными знаками и вскочили в дом.

Берут вошел за ними.

Через минуту низкий голос доложил ему, что во всем дворе чисто. Он понял это как информацию, что, несмотря на стоящие автомобили, несмотря на все договоренности с Шацким, вопреки всем известиям от него и вопреки элементарной логике — здесь никого нет.

Подкомиссар Ян Павел Берут стоял неподвижно, глядя на стоящий в прихожей шкафчик. На нем лежало пять ключей с брелками от Херца.

А рядом с ними — удивительно цветастая зубная щетка.

ОТ АВТОРА

От всего сердца благодарю всех тех, кто посвятил мне собственное время, кто терпеливо отвечал на самые различные вопросы в ходе работы над этой книгой. Прежде всего, ольштынским прокурорам и судьям, фамилий которых я не называю по причине исполняемой ими работы. Особые благодарности следует выразить Йоанне Пётровской из Феминотеки, которая одной беседой и двумя превосходными публикациями (Й. Катц Парадокс мачо. Почему некоторые мужчины ненавидят женщин, и что все мужчины могут с этим сделать; Й. Пётровская и А. Сынакевич Хватит молчать! Сексуальное насилие в отношении женщин и проблема изнасилований в Польше) открыла мне глаза на распространенность и обыденность проблемы насилия в отношении женщин и сексизма вообще. Профессору Мариушу Маевскому я приношу благодарности за то, что он предоставил мне щепотку своих медицинских знаний, и за удивительно живое криминальное воображение.

Ужасно извиняюсь за то, что иногда Ваши слова и сведения я перекрутил, переиначил и отразил в кривом зеркале криминального романа. Надеюсь, что вы меня простите. Читателей же я заверяю, что если в книге что-то не играет, то все претензии следует направлять в адрес автора.

Неизменно проявляю невыразимую словами благодарность Филипу Моджеевскому, который является не только наилучшим, но и самым терпеливым среди всех редакторов. Выношу благодарности и своей постоянной, уже много лет неизменной групп первых читателей: Марте, Марчину Масталеру и Войтеку Милошевскому. Я знаю, что все споры только улучшили книгу, хотя — честное слово — для меня эти мгновения были тяжкими. Марте, Майе и Каролю — как обычно — следует вручить медали за то, что они терпели закрытого у себя в кабинете психа. Майе я подвешу еще одну медаль, чтобы подлизаться, и чтобы она не подумала, что я изобразил ее портрет в роли дочки Шацкого. Просто-напросто, любая шестнадцатилетняя девица бронзово бескомпромиссна, и у нее имеется масса на все сто процентов достоверных отговорок, только бы не ответить на телефон отца.

Хотелось бы воспользоваться случаем и отдельно поблагодарить фантастических людей и превосходных врачей из Ольштына, которые в описанной на страницах романа больнице на Варшавской профессионально и с огромной заботой вернули здоровье моему отцу. В этом месте я до земли кланяюсь доктору Монике Барчевской и профессору Войчеху Максимовичу.

Прошу прощения у всех ольштынских местных патриотов, если они почувствовали, что любовь к городу и его одиннадцати озерам была в чем-то оскорблена. Ну ничего я не могу поделать с тем, что Теодор Шацкий — такой вот несносный варшавский брюзга. Уверяю вас, что сам я в родной город своей супруги от всего сердца влюблен, хотя признаю, что, тем не менее — а может, благодаря именно этому — все его несовершенства действуют мне на нервы как-то сильнее.

Приключения прокурора Теодора Шацкого добрались до конца. Благодарю всех тех, кто добрался до этого места.

До свидания,

З.

Варшава-Радзейовице, 2013–2014 гг.

Я же благодарю Люду за терпеливое и во многих случаях справедливое и адекватное редактирование.

Переводчик

26.04.2017

notes