Ящик водки. Том 2

После шести Ерина повезли выступать на телевидение: как объяснил человек в штатском, «чтобы предотвратить возможные беспорядки в Москве». Ерин выступил, вернулся к месту аварии, нанял за двадцать рублей такси, отбуксировал разбитую машину домой в Химки и дал интервью корреспонденту «Ъ».

— Если б мне рассказали, я бы сам подумал, что это покушение. Но я ж Борису Николаевичу полный единомышленник. Я из партии даже раньше его вышел — не стал ждать, пока нам начнут плевать в лицо. А когда узнал, что это я Ельцина стукнул, мне страшно стало и стыдно. Потом шофера Витю спрашивал: что он говорит-то? Ничего, отвечает, молчит. Слава богу, что с ним все в порядке. Хотя, конечно, на власти я обижаюсь — на дорогах лихачат крепко. Из-за них очень много аварий.

Сам Ерин за 27лет правил не нарушал ни разу. Последний конфликт с властями произошел в 1949 г. и не был связан с автомобилями. Тогда Ерин был арестован с винтовкой в руках у Кремлевской стены и обвинен в попытке покушения. До суда, однако, не дошло. Поскольку выяснилось, что курсант Ерин подошел к стене с винтовкой, так как находится в патруле. Ерин убежден, что и на этот раз он не пострадает: «Я не виноват. Борис Николаевич не допустит, чтобы со мной что-то сделали».

Свинаренко: — Вот такие заметки я писал. А ты давай рассказывай, как канализацию чинил в Сестрорецке.

— Да… Плохо чинил. Мне посоветовали взять первого зама, такого Баранова, так он и чинил. А я — нет.

— А бабки тебе заносили?

— Да-а-а. Оказалось, что самый главный бизнес — выделение участков под индивидуальное строительство. Это же курортный район Петербурга! На берегу озера Разлив. Или на берегу Финского залива. И мне несли деньги. Я так удивлялся…

— Почем сотка была?

— Сейчас не помню. Дело в том, что выделение участков проводилось через решение местного совета. Депутаты соответственно все дробили. И поэтому мне взятки давать было абсолютно бессмысленно, потому что я ни хера и не решал. Вот. Так что бизнеса не получилось, но я в данном случае свою честность не ставлю себе в заслугу.

— Она размыта была по депутатам.

— Она стихийным образом получилась. Но тем не менее Господь уберег. И взяток удалось избежать.

— В общем, канализацию не чинил, взяток не брал.

— Взятки очень быстро перестали предлагать. Видимо, их куда-то в другое место стали носить. А я и так по идеологическим соображениям всегда голосовал за выделение участков. Поэтому мой голос у них был бесплатно.

— Получается, ты в Сестрорецке раздавал участки — ну чисто как Шеварднадзе советские земли. И так бы отдал, и этак…

— Депутаты меня так ненавидели, мешали работать… И я все время мучился — может, я в чем неправ, может, судьба у меня такая неправильная. Были два таких депутата, сейчас не буду называть их фамилий, потому что родственники их живы и дети, — они прямо изгалялись надо мной, житья не давали. И когда я ушел, один погиб в автокатастрофе, а другой от рака умер.

— А как издевались?

— Без конца проверки какие-то устраивали. Все искали коррупцию во мне. Ничего не нашли, естественно… Более того — фальсифицировали документы! Однажды какую-то бумагу моим именем подписали. И потом меня же начали полоскать за то, что я ее подписал.

— Может, они так за правду боролись?

— Может… Ну, вот представь. Человек идет на выборы и обещает нещадно бороться с коррупцией. Проходит в депутаты, а коррупции нет никакой. Надо ему с чем-то бороться?

— Это намек на теперешнюю ситуацию или на что?

— Да ситуация всегда одинаковая. Если фактов нет, их придумывают.

— А могли они сказать — дорогие избиратели, коррупции нету. Извините.

— Можешь ты себе такое представить?

— Ну, в общем, слабый был бы ход.

— Вот. На хер мы тебя тогда избрали? Мы-то твердо знаем, что есть коррупция! А ты не борешься! Там же как? Вот есть наш избиратель российский. У него такая система взглядов. Первое. Страна наша очень богатая. Самая богатая в мире! Это для него аксиома, которая не требует доказательств. Это ему вдолблено в голову с детсадовской скамейки. Дальше. А человек живет бедно. Это опять же не требует анализа — бедно, не бедно, каковы причины бедности… Страна богатая, а весь народ живет бедно. Народные избранники и весь истеблишмент постоянно рассказывают, как они заботятся о бедном народе. Значит, напрашивается вывод: в промежутке между народом и богатством чего-то спиздили. И вот кандидат говорит: избери меня и ты будешь богатым. А после выборов вдруг оказывается, что нет никакой коррупции. Странный избранник! А правда-то в том, что все вранье: и что страна богатая, и что народ живет бедно — все вранье! Понимаешь? Страна на самом деле не очень богатая. Ну, в недрах у нее, может, и до хера всего, но выкопать-то мы это не очень можем. И народы есть победнее… Ну, и поэтому наши народные избранники, — не то слово, кстати, — до сих пор заложники этого стереотипа.

— А что ты еще в Сестрорецке делал, кроме бесплатного голосования за дачи?

— Ну, что-то успевал делать. Тогда мы особо много и не могли. Но бездефицитный бюджет — сделали. Как сейчас помню, доходная часть была восемнадцать миллионов рублей.

— А как ты бюджет сочинял — сам сидел писал? Ты ж экономист.

— У меня еще финансистка сидела писала.

— А я думал, ты никому не доверял и сам все… А ты долго чувствовал, что ты на острие, что сейчас всем покажешь? Что счастье настало?

— Не, не. С самого начала было все понятно.

— То есть ты пришел, осмотрелся — и понял, что революцию совершить не удастся.

— Там же еще аппарат исполкома, в основном женский. Я такое тогда в первый раз увидел — все дамы норовят дать… Ну, бабы! А я начальник!

— Ну это простейший биологический закон: вожаку стаи самки должны дать. Для улучшения породы. Иначе получается просто бунт на корабле и разруха.

— Да… Я отлынивал… Но это было очень тяжело. Все время перед глазами такие ничего себе, перестарочки — тридцатипятилетние. Очень даже серьезные, жопастенькие. Мне-то было двадцать девять. Уж как только они не одевались, как не наклонялись. Все короче и короче юбочки, все чернее и чернее колготочки… Все ярче и ярче помада… Ну, в явную в штаны никто не лез, но давали понять, что если я пристроюсь, то они возражать не будут. В общем, было ужасно.

— Ну а что ты узнал тогда нового — о жизни, о стране?

— Очень много.

— То есть ты был кухонный такой либерал, мог покритиковать власть, типа вот ты бы на ее месте сразу навел порядок и построил бы царство справедливости…А столкнулся с реальностью, получил сам власть — и увидел, что не такие они были дурные, советские начальники…

— Да. А когда я встретился с аппаратом… это ж называется «аппарат», то я понял, что такое жесткая бюрократия. Которой тыща лет. Но это другая история, отдельная…

— То есть сейчас ты работаешь на том капитале, моральном.

— Не, ну после у меня еще кое-какой капитал появился. Скажем так, я тогда его начал накапливать. Я имею в виду моральный капитал. Я учился овладевать этим механизмом. И я считаю, что мы достаточно эффективно им овладели. Потому что в конечном итоге, когда мы начали на федеральном уровне работать, то там тоже был аппарат. И мы с ним нормально работали… Ну, а как тебе объединение Германии? Ты же германист, расскажи про свои ощущения!