Ят

– Нет уж, – отказались мы.

Директор продолжал наставивать – навивать наставления настойчивости. У него скопилась большая бутыль соответствующей настойки, но мы остались непреклонны, и ушли безо всякого впечатления. И без сожаления, следует признать.

Однако когда мы отошли довольно далеко, я обнаружил в боковом кармане какое-то впечатление: директору удалось сунуть его мне. Оно выглядело довольно блёкло и тускло, но если время от времени освежать его хотя бы лосьоном для бритья… Или для битья… или для бытия… или для события. Короче, я свернул впечатление и сунул в часовой кармашек – он всё равно пустовал, часы-то у меня наручные.

Главный технолог тоже не выдержал и швырнул нам вдогонку какое-то впечатление. Впечатление попало в Тома. Том не удержался на ногах и упал.

Впечатление оказалось неотразимым.

– Впечатление – единственное, что у нас могут производить в промышленных масштабах, – резюмировал Гид, – и на хорошем уровне. Просто мы наткнулись на полукустарное производство. Вот когда мы пойдём с вами на завод-автомат…

– Не надо, – попросил я. – В старину подобная деятельность называлось «пускать пыль в глаза».

– О! Вы знаете старинные пословицы? – Гид посмотрел на меня с уважением.

– Чистое впечатление не более чем пыль, – сказал я.

– О нет, тут вы не правы. Чистое, незамутнённое впечатление… – начал возражать Гид, но я перебил его: – Я имею в виду впечатление, ни на чём не основанное, – и он прошептал уже вполголоса: – надо пить большими глотками…

Я продолжил:

– …Не впечатление от чего-то, а впечатление ради впечатления, само для себя.

– Впечатление ради лжи, – подхватил Гид, – как корзиночка для цветочка… Но знаете, – он почему-то поморщился, – впечатление от чего-то – всё равно что таблетки от головной боли.

– А, по-вашему, пусть лучше болит голова?

– С детства не выношу таблеток, – признался Гид. – Лучше уж микстура. «Принимают все микстуры от любой температуры», – процитировал он детский стишок. – Впечатление – оно впечатывается.

– А нет ли в нём чего-то от лени? – усомнился Том.

– Лень запоминать – проще впечатать, – предположил я.

– Как синяк под глаз, – согласился Гид.

– А что? Тоже для памяти, – согласился Том, потирая затылок, куда попало впечатление.

Но полоса невезения для Тома на этом не кончилась. И где она к нему птицепилась? Прилетела, должно быть. Входя в гостиницу, он столкнулся с высокомерным – в прямом и в переносном смысле – англичанином, который выходил из гостиницы и с высоты своего роста, верно, не заметил маленького – по сравнению с ним – Тома. Англичанин, выходя, бросил Тому маленькое извинение:

– Sorry, sir.

И эта маленькая сорринка попала Тому под правое веко и он принялся морщиться и тереть глаз, стараясь от неё избавиться.

– Не миновать идти в госпиталь, – сказал я Гиду, – эта пылинка стала последней каплей.

– Действительно, – согласился он, – но она лишь повод, а не причина. Я всё равно собирался вести вас туда завтра. Давайте пойдём прямо с утра, я договорюсь.

– Прекрасно, – согласились мы.

В номере нас ждал сюрприз: без всякого предупреждения вошли семеро грузчиков. Пятясь, они внесли разнобой и поставили посреди комнаты.

– И куда мы его? – вопросил Том.

– Куда хотите. Нам приказали доставить его вам.

– Кто приказал?

– Тот, кто заплатил.

– А кто заплатил?

– Не знаем: если платят, мы не спрашиваем, кто он такой.

И грузчики удалились.

– Что мы с ним будем делать? – недоумевал Том.

– По-моему, он пригодится при обмолачивании фасоли, – предположил я.

– Почему фасоли? – не понял Том.

– Ну, гороха, – продолжил я.

– Почему гороха? – стал закипать Том.

– Или чечевицы и бобов, – перечислял я.

– А почему!!!

– Бобовых, одним словом, раз он разнобой.

– Почему бобовых?

– Том, извини, но ты стал какой-то туповатый. Прислушайся: бо…бо…вый – явно слышится «бой», а они все разные: горох, фасоль, чечевица, бобы… Потому и «разнобой».

Том обиделся и лёг спать. Когда он уснул, я взял разнобой и выбросил в окошко – зачем он нам нужен? Бобовые обмолачивать мы не собирались, а ссориться между собой можем и без него – впрочем, беззлобно. Да он и был беззлобным, этот разнобой, и, если бы не загромождал проход, его можно было оставить.

Он выполнил свою функцию и потому стал легче – иначе бы в одиночку я с ним не справился. Но какой разнобой в одиночку?

Глава 28. Вокруг политики

Утром Гид поднялся в номер. Я привычно делал зарядку, а Том промывал глаз – сорринка сама не выскользнула. И, мало того, не собиралась! Хотя была малой.

– Пойдём в госпиталь, – предложил Гид. – Сегодня знакомый врач дежурит в первую смену. Я рассказал ему о вас, и он заинтересовался вашим случаем.

– А эпидемия? – спросил Том.

– Пошла на убыль.

– Это далеко? – спросил Том.

– За городом, рукой подать.

– А если поддать ногой, ближе будет? – Том явно не выспался, и я решил сгладить его недовольство:

– Том имеет в виду убыль. Она далеко?

– Так я и говорю, что за городом.

– А госпиталь?

– Немного дальше.

По пути в госпиталь нам пришлось пересекать… затрудняюсь сказать, что… Скажем так: место, где когда-то, по словам Гида, находилась бывшая главная площадь так называемого Старого города, который есть, наверное, в каждом городе. На ней в целости и сохранности накренилась старая ратуша – старатуша, над которой продолжал развеваться национальный флаг неопределённой расцветки. Обычно так выглядят вылинявшие флаги, но Гид никаких пояснений по его поводу не сделал. Стало быть, так и должно было быть.

Посреди просторной площади покоилась громадная грязная лужа, или небольшое болото – до таких размеров она доросла.

Лужа странно смотрелась на фоне городских зданий. Я хотел подумать: не в Миргороде ли мы очутились? Но всё окружение отрицало нелепую мысль – нет, Ярмарка оставалась Ярмаркой, и миргородская лужа могла завистливо вздыхать, глядя на лужу здешнюю. Но они, несомненно, находились в недалёкой родственной связи: у края лужи свиньялись гуси и гуселились свиньи, но были ли они действительными гусями и свиньями, или просто казались, а на самом деле были козами и лисами. Точно разглядеть со своей стороны мы не могли: они тасовались на противоположной.