Языческий лорд

Когда эти лезвия режут, слезы проливаются в колодец Урд неподалеку от мирового дерева, а этот колодец питает водой Иггдрасиль, но если погибнет Иггдрасиль, то погибнет и весь мир, так что колодец всегда должен быть полон, а значит, должны быть и слезы. Мы плачем, чтобы мир мог выжить.

Желтая и белая нити. И нависшие над ними ножницы.

Кнут приближался медленно. Мы должны будем встретиться неподалеку от восточного берега брода, на мелководье, где вода едва доходила до лодыжек. Он опустил Ледяную Злобу, держа ее в правой руке, но говорили, будто он одинаково умело пользуется обеими руками.

Щита у него не было, он в нем и не нуждался. Он был проворен, быстрее всех, и мог отражать удары мечом.

В моей руке был Вздох Змея. Он выглядел более смертоносным, чем Ледяная Злоба. В два раза тяжелее и длиннее на ширину ладони, вполне простительно было бы решить, что его длинный клинок вдребезги разобьет меч Кнута, но по слухам, его клинок выковали в ледяных пещерах богов, в пламени, что было холоднее льда, и что этот меч не знает поражений, он быстрее змеиного жала. Кнут опустил его.

Нас разделяли десять шагов. Он остановился и ждал с едва заметной улыбкой.

Я сделал еще один шаг. Вода омывала мои сапоги. Подойди к нему ближе, говорил я себе, чтобы он не мог развернуться со своим зловещим клинком. Он будет этого ждать. Может, мне стоит отойти назад, позволить ему самому приблизиться.

— Господин! — раздался голос за моей спиной.

Кнут поднял Ледяную Злобу, хотя и не сильно сжимал ее в руке. Клинок мерцал серебристыми отсветами при каждом движении. Он заглянул мне в глаза. Тот, кто дерется таким смертоносным мечом, всегда смотрит в глаза противнику.

— Господин! — это был голос Финана.

— Отец! — быстро выкрикнул Утред.

Кнут посмотрел мне за спину, и внезапно выражение его лица переменилось. Он был в приподнятом настроении, но теперь вдруг его лицо озарила тревога. Я попятился и обернулся.

И увидел приближающихся с запада всадников, сотни всадников взбирались на холм, где горели сараи, посылая свои мрачные сигналы небесам. Сколько их?

Я не мог точно сказать, но, может, две или три сотни? Я повернулся обратно к Кнуту, и прочитал по его лицу, что вновь прибывшие — не его люди. Он послал войско через канаву к северу от нас, но эти всадники помешали бы их продвижению к нашему флангу. Если они были саксами.

Я снова обернулся и увидел, как всадники спешивались, а мальчишки отводили их лошадей обратно, вниз с холма, а там, на вершине, где горели дома, выстраивалась новая стена из щитов.

— Кто они? — крикнул я Финану.

— Бог знает, — отозвался он.

И пригвожденный бог и правда знал, потому что на фоне неба внезапно развернулось знамя, огромный флаг с изображением христианского креста.

Мы были не одни.

Я отступил, почти споткнувшись о тело.

— Трус! — заорал на меня Кнут.

— Ты сказал, что случится, если я умру, — крикнул я ему, — но что будет, если умрешь ты?

— Если умру я? — вопрос, похоже, его озадачил, как будто такой исход был совершенно невероятен.

— Твоя армия покорится мне? — спросил я.

— Они тебя убьют, — рявкнул он.

Я мотнул головой в сторону холма, где стояли вновь прибывшие под знаменем с крестом.

— Теперь это будет немного сложнее.

— Лишь больше саксов, которых можно убить, — заявил Кнут. — Еще больше отбросов можно вымести с этой земли.

— Так если мы с тобой будем драться, — поинтересовался я, — и ты победишь, то ты отправишься на юг, чтобы встретиться с Эдуардом?

— Может быть.

— А если проиграешь, твоя армия все равно отправится на юг?

— Я не проиграю, — проревел он.

— Но ты предлагаешь нечестную драку, — заявил я. — если ты проиграешь, то твоя армия должна мне покориться.

В ответ он расхохотался.

— Ты глупец, Утред Беббанбургский.

— Если моя смерть ничего не изменит, то с какой стати мне драться?

— Потому что такова судьба, — произнес Кнут, — только ты и я.

— Если ты умрешь, — настаивал я, — твоя армия должна подчиниться моим приказам. Скажи им это.

— Я скажу им, чтоб обоссали твой труп, — рявкнул он.

Но сначала ему придется меня убить, а теперь я был сильнее. Вновь прибывшие под большим знаменем с крестом были союзниками, а не врагами. Должно быть, это их разведчиков мы видели на западе, а теперь они были здесь, и, хотя это была и не армия, на вершине холма находилось две или три сотни воинов, достаточно, чтобы сдерживать датчан, что переправились через реку к северу от меня.

— Если мы будем драться, — сказал я Кнуту, — то это будет справедливая битва. Победишь ты — моим людям оставят жизнь, а если я, то твои люди подчинятся моим приказам.

Он не ответил, а я развернулся и пошел обратно к своим. Я заметил, что датчане на севере прекратили продвигаться, обеспокоенные новым войском, а основные силы Кнута по ту сторону брода до сих пор не выстроились в стену из щитов.

Они столпились на краю брода, чтобы наблюдать, как мы деремся, и теперь Кнут рявкнул на них, чтобы вставали в строй. Он хотел быстро пойти в атаку, но его воинам понадобилось несколько мгновений, чтобы построиться и сомкнуть щиты.

А пока они вставали в новую стену из щитов, я протиснулся через наш строй. Юный Этельстан быстро и беспечно скакал вниз по склону.

— Господин! Господин! — кричал он.

За ним следовала Этельфлед, но я проигнорировал их обоих, потому что с холма спускалось еще два всадника. Один из них был крупным бородатым воином в кольчуге и шлеме, а другой — священником, который не носил доспехов, а был лишь в длинной черной рясе, и он улыбнулся, поравнявшись со мной.

— Я подумал, что тебе нужна помощь, — произнес он.

— Ему вечно нужна помощь, — заявил верзила, — лорд Утред грохнулся в яму с дерьмом, а мы его оттуда вытаскиваем, — осклабился он. — Приветствую, друг мой.

Это был отец Пирлиг, и он был моим другом. До того, как стать священником, он был великим воином, валлийцем, гордившимся своим народом. Его борода поседела, как и волосы под шлемом, но лицо было как всегда живым.

— Поверишь ли ты, — спросил я его, — что я рад тебя видеть?

— Я тебе верю! Потому что это самая вонючая яма с дерьмом, которую я когда-либо видел, — заявил Пирлиг. — У меня двести тридцать восемь человек. А сколько ублюдков у него?