Язык североазербайджанских татов

— Пусть он провалится вместе со своими хозяевами! Скоро уже наши, красные, придут…

— Пока красные сюда придут, нам не мешало бы поскорее добраться до своей хаты и хорошенько выспаться. А что будет завтра, увидим!

— И мне поспать охота… Устал я… Легче десять крыш починить, чем с министрами разговаривать.

— Оно-то, конечно, так, — проговорил Хацкель, лукаво взглянув на приятеля. — Но я тебе должен сказать, что, хоть речь у тебя вышла таки хорошая, твоими речами я сыт не буду. Что-то ноет под ложечкой…

— Ты смотри, какой пуриц! Или ты собираешься каждый день обедать? Чего захотел!.. Выбрось из головы эти глупости! Шире шаг! Мне что-то не нравится эта стрельба…

— А мне разве нравится?

Улицу окутала кромешная тьма. Нигде не было ни живой души…

Глава одиннадцатая

ОТ ТЮРЬМЫ И ОТ СУМЫ НЕ ЗАРЕКАЙСЯ

Как ни странно, но Шмая-разбойник был в восторге оттого, что они уже попали в этот большой город, где царила полная неразбериха, где никто не знал, что с ним произойдет через день, через час.

Трудно найти работу, еще труднее — кусок хлеба, но все же наш кровельщик не унывал и не давал унывать своему спутнику, который с каждым днем делался все мрачнее и уже стал было подумывать о возвращении домой.

— Черт тебя знает, разбойник, откуда ты взялся на мою голову! — говорил балагула. — Не было тебя, и жизнь у меня шла, как у всех людей… А ты сорвал меня с насиженного места, вывез в большой свет, а этот свет повернулся к нам спиной…

— А мне тут разве лучше? — успокаивал его Шмая. — Разве я ем марципаны, а тебе даю сухари? Разве я сплю на перинах, а тебя укладываю на кирпичи? Но я терплю. Теперь такими, как мы, бездомными и голодными, хоть пруд пруди.

— Ты хоть с министром разговаривал, — ехидно улыбнулся Хацкель. — А я? Если б тебя не послушал, то давно уж имел бы собственный выезд и плевал бы на весь мир.

— Опять ты за свое! Сколько раз уже говорил тебе, что это нужно выбросить из головы! — перебил его Шмая. — Песенка буржуазии скоро будет спета, а наступит наше время, понимаешь?

— Когда это еще будет!.. А пока что мы с тобой не имеем ни кола ни двора, перебиваемся с хлеба на квас, а буржуи на рысаках разъезжают и прожигают жизнь, — уныло ответил балагула. — Что-то сердце мне подсказывает, что мы плохо кончим, если будем шляться по этому городу без работы, без денег…

— Глупости! — оборвал его Шмая.

— Я не раз замечал, что патрули на тебя смотрят, как кот на сало… Твоя солдатская фуражка вызывает у них подозрение, нужно ее сменить.

— А на что я ее сменю? На цилиндр, что носят здесь извозчики и трубочисты, или на котелок, какой торчал на голове того злополучного министра?..

— Я не могу тебе ничего посоветовать, но снова говорю, что это плохо кончится…

— Да ты известный ворчун! — сердился Шмая. — Вид мой тебе не нравится? А что ж я могу напялить на себя, если вернулся с войны в этой вот шинельке, в этой фуражке и в этих сапогах? Нарядов мне еще никто не выдавал… Приданого тоже не получил… И вообще, прошу тебя, поменьше ко мне присматривайся, будет лучше для твоего здоровья…

— Что ж, пусть будет так… — миролюбиво проговорил Хацкель. — Дай бог, чтобы все хорошо кончилось. Ведь даже документов приличных у нас нет… Потрепанные справки ревкома за подписями Фриделя-Наполеона и Юрка Стеценко могут нас здесь только подвести под монастырь. Надо их подальше запрятать, так как у Петлюры и казаков эти два большевика, видно, не в большом почете…

— Что правда, то правда! — сказал Шмая. — Тут ты, конечно, прав! Я совсем забыл об этих бумажках. Могли б напороться на неприятность, если б у нас их нашли… Но никто на нас не обратит внимания. Кому мы нужны? Хотя, на всякий случай, давай разуемся и спрячем справки в сапоги. Береженого, говорят, и бог бережет…

Хоть в последние дни перепалка между ними принимала все более острый характер, но ни один из приятелей не допускал мысли, что они могут теперь расстаться. Это тяжелое и смутное время привязало их друг к другу, и каждый понимал, что никакие размолвки и ссоры их уже не разъединят. Дорога у них теперь одна…

Каждое утро наши путешественники просыпались в другом доме — там, где заставала их ночь, — и отправлялись на поиски работы. Они шагали со своими заплечными мешками по улицам, присматриваясь к прохожим и десятой дорогой обходя патрули. Останавливаясь то возле одного двора, то возле другого, стучали в ворота:

— Эй, не нужны ли вам работники на поденку? Все умеем делать!

На них смотрели, как на сумасшедших, и только пожимали плечами:

— Вы что, с неба свалились? Какая теперь работа!.. Разве не видите, что вокруг делается?.. Никто не знает, на каком свете он находится, что за власть завтра будет, а эти чудаки хотят теперь работу найти!..

На улицах появлялось все больше патрулей. Они задерживали всех подозрительных и просто тех, кто им не нравился, приставали к женщинам, хватали все, что плохо лежало.

— Послушай меня, разбойник! Нужно нам где-то пересидеть это время и не бросаться в глаза, — уныло повторял Хацкель.

— А мне вот интересно видеть, что здесь происходит… Настоящая комедия!

— Будет тебе комедия, когда нас схватят и запроторят в кутузку!

— А ты, брат, не хлопай ушами! — отвечал ему кровельщик. — Заметил патруль, — не оглядывайся, не беги, иди своей дорогой… Увидят, что ты боишься их, сразу заберут. А если уж нас остановят, ты молчи. Я с ними разговаривать буду.

— Ага, будешь с ними разговаривать! Думаешь, это тебе министр? Они с тобой так поговорят, что в глазах у тебя потемнеет…

День выдался холодный, морозный. Снег скрипел под ногами. Скрипел сердито, свирепо.

На главной улице еще открыты были некоторые магазины, рестораны и кафе. Из распахнутых дверей вырывалась на улицу разухабистая музыка.

Наши приятели останавливались у широких витрин, вдыхая запах жареного мяса и свежих пирогов. Глядя на огромные блюда, на которых покоились жареные гуси и утки, Хацкель грустно вздыхал.

Заметив это, Шмая-разбойник спросил:

— Скажи, дорогой, как ты смотришь на жареное мясо с картошечкой и фаршированную щуку с хреном?

Лицо балагулы расплылось в улыбке:

— Как я смотрю? Смотрю, конечно, хорошо…

— И я хорошо… Ну, а скажи, съел бы ты жареного гуся с яблоками и гречневой кашей?

— Отстань, сатана, не раздражай! — рассердился Хацкель. — Тут бы краюхой хлеба или миской борща разжиться, а ты такое мелешь. Совсем сдурел!..

— Да! — глубокомысленно изрек Шмая, не обращая внимания на то, что приятель уже начал сердиться. — Хорошо бы в такой мороз выпить добрую чарку водки да закусить белыми грибочками, паштетом из печенки… Или жареной рыбкой — карасем или судачком…