Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Среди победных сообщений грянула новость: ранен крестьянин Беренд. Эльза пришла с письмом к Штепутату. За утешением.

– Это не опасно для жизни, - сказал он, а Штепутат после своей службы санитаром в первую мировую войну должен был знать.

Беренд попал в лазарет в Шнайдемюле, пролежал там три недели, после чего прибыл на поправку в отпуск в Йокенен. Рука его была в гипсе, но в остальном его состояние было вполне приличным. Эльза опять принялась за старое. Ей хотелось на сафьяновое сиденье, которое, хотя и давно выгорело, продолжало сверкать ярким светом в ее воспоминаниях. После смерти ребенка она обо всем забыла. Польская и немецкая кровь не смешиваются. Было даже удивительно, как легко эти вещи подавляются усиленной работой, доением коров, выгрузкой навоза, сечкой соломы, заботами о детях и мыслями о муже, который лежит в русской грязи и думает больше о том, как выжить, а не о том, как плодиться и размножаться. Но как только Беренд появился в доме, он забрал ее у детей, потащил в спальню, закрыл дверь и забыл русскую грязь. Две недели отпуска по болезни. Беренд не мог простить природе четыре дня, отнятые менструацией.

Как и все отпускники, Беренд явился к бургомистру получить отпускные карточки. Поначалу Штепутат каждого фронтовика угощал смородиновой настойкой, но потом это стало ему слишком накладно. Беренд отогнул рукав, показал свое сквозное ранение возле плеча сантиметрах в десяти от сердца. Герман сидел на полу и не сводил глаз с человека, только что вернувшегося из бесконечной России. А выглядел он совсем обычно. Нет, героем йокенский крестьянин Беренд не стал.

– Ударило в стену, а рикошетом мне в руку, - объяснил Беренд.

И это все.

– Как там настроение?
– поинтересовался Штепутат.

– Пока побеждаем, настроение ничего.

– Справимся до Рождества?

– Не думаю, в такой грязи, - с сомнением ответил Беренд.
– Я немного побаиваюсь зимы. Мы, кто из Восточной Пруссии, знаем, что такое русская зима, но вот другие ребята - с запада, с Рейна, из больших городов - они и снега не видели.

Беренд пространно и нескладно рассказывал о марше на Вильну, взятии Минска, о пыльных дорогах, горящих русских деревнях, о реквизированном рыжем петухе, о матке, предлагавшей яйца в обмен на немецкие спички, о мертвых русских, разбросанных по всему полю после воздушного налета, о форсировании реки, во время которого вездеход налетел на мину, о тучах комаров в северо-восточных болотах и о повальной дизентерии среди немецких солдат. Потом, уже собираясь уходить, Беренд стал спрашивать о Йокенен. О работе на полях. Об урожае. Как там моя жена справляется одна с хозяйством? Штепутат пообещал, что будет следить, чтобы все было в порядке, и предоставит в распоряжение его жены достаточно рабочей силы. Пленных ведь полно.

– Им тоже нелегко, нашим женам, - пробурчал крестьянин Беренд, прощаясь.

Да, Эльзе Беренд было нелегко в адских муках воздержания, начавшегося в тот же день, как закончился отпуск. А ночи! Разгоревшийся огонь угасал медленно. Помогла сахарная свекла. Эльза ворочала, как лошадь, собственными руками дергая из земли глубоко сидящую свеклу, а по вечерам, когда дети были в постелях, валилась от усталости с кухонной табуретки. В то время как мужья в русских болотах брали в плен окруженного противника, в спальнях на родине разыгрывались безмолвные битвы. Победы чередовались с поражениями, однако просто удивительно, сколько тогда было одержано таких тихих побед.

Еще во время уборки картофеля дядя Франц предсказал: зима придет рано. Дикие гуси и журавли улетели из своих прибалтийских летних квартир на юг в конце августа. Было это из-за постоянной стрельбы в небе или и на самом деле наступала ранняя, суровая зима? В середине ноября в Йокенен выпал первый снег. Сначала снежинки таяли, но потом стало мести сильнее, снег стал скапливаться в канавах, у заборов и стен выросли сугробы, и наконец стоящие на ровном месте низкие домишки занесло снегом выше крыш.

"Ну и метель", - говорили старики, видя в этом еще один повод, чтобы поставить в духовку горячий грог.

Зима в Восточной Пруссии. Ветер с неуемной силой гонит через русские равнины снег от Урала до самых окон портного Штепутата в Йокенен. Утром интересно вставать. Тусклый свет в комнате. Окно чуть не доверху занесено снегом, заглушающим все звуки. На дворе подмастерье Хайнрих скребет лопатой, очищает от снега дорогу к хлеву и уборной. Издалека доносится визг свиньи. Время убоя, мясо нужно начать коптить задолго до Рождества. Солнце, восходя, уже не поднималось выше горы Фюрстенау, а просто немного показывалось из сугробов на полях. Да и солнце было уже не то - бесчисленные снежные кристаллики в морозном воздухе делали его свет размытым и неярким. Ни одной машины на занесенном снегом шоссе, ни одного самолета в небе. Только вороны прилетали из леса, садились на обледеневшие насосы и ждали, когда хозяйки вынесут что-нибудь из кухни.

Два дня не было школы. Дети с принадлежащих поместью хуторов не могли придти из-за снега. Отрезанной от окружающего мира оказалась и Эльза Беренд. Узкоколейный поезд застрял в сугробе между Бартеном и Норденбургом, так что пришлось вызывать пленных разгребать снег.

Герман и Петер строили в маленьком огороде Ашмонайтов, прямо возле стены дома, снежный бункер. Делать бункеры им очень нравилось. Петер принес из ночного столика слепой бабушки свечи и спички. Никто и не представляет, как уютно может быть в снежном доме!

– Петерка!
– позвала слепая бабушка.

– Все время кричит, - сердито сказал Петер.

– Добавь дров в печку, - сказала слепая бабушка.
– Я замерзаю.

– Укройся получше, - ответил Петер.

– И смети снег с подоконника, малыш. А то потом вода натечет в кухню.

Петер затолкал в кухонную плиту столько дров, что их должно было бы хватить до конца дня. Вспыхнувший огонь ударил в дверцу печки, из всех щелей густыми струями пополз черный дым.

– Ты что, хочешь, чтобы я угорела?
– закричала слепая бабушка.

Петер распахнул дверь и окна. В комнату пошел воздух, а с ним и холод, мелкие снежные крупинки легли на красное одеяло слепой бабушки.

– От этого она опять простудится и будет кашлять день и ночь, - сказал Петер.
– Никому не даст спать.

В бункере должны быть и запасы. Так что нужно позаботиться о снабжении. Петер лучше всех знал, как это сделать. Они побежали к буртам за парком поместья. Петер разгреб снег, выдернул из дыр пучки соломы, заполз внутрь и вытащил на свет Божий несколько брюкв. Он тут же разрезал одну карманным ножом, уселся на солому и стал есть.

– Такая куча - хорошее укрытие, - сказал Петер.
– Когда придут русские, мы туда залезем, и нас никто не найдет.

– Почему ты думаешь, что русские придут?
– удивился Герман.

– Ну, втянули их в войну, так и они когда-то выиграют.

Петер сказал это так, как будто ему это было довольно безразлично, лишь бы только он мог по-прежнему таскать брюкву из буртов и рыбу из пруда. Они принесли по несколько брюкв в свой бункер. Одну Петер понес на кухню.

– Эту нужно сварить, у бабушки уже нет зубов, - объяснил Петер.

Он набрал из бочки рядом с плитой воды в кастрюлю, почистил брюкву и нарезал ее кружками.

– Что ты варишь, Петерка?

– Брюкву, бабушка.

– А что, еще есть?

– Полный погреб, бабушка.

– И не выливай супчик, в нем вся сила.

Герман сидел рядом с плитой, смотрел, как Петер варит своей слепой бабушке брюкву. Он, конечно, лучше сидел бы в снежном бункере, потому что в кухне сильно воняло керосином. Петер пролил немного, заправляя лампу.

– Твой папа в России?
– спросил вдруг Герман.