Йоше-телок

— Ты пришел посмеяться надо мной? — рассерженно спрашивает ребе.

— Нет! Я пришел к своей жене, Серл.

— Чем ты докажешь, что ты — Нохем?

— Незадолго до того, как я ушел, мы с вами изучали «Книгу ангела Разиэля» [151] . На восьмидесятой странице мы загнули уголок, может быть, след еще остался.

— Исроэл-Авигдор, найди «Книгу ангела Разиэля», — говорит ребе, дрожа.

Он оглядывает чужака с головы до ног. Даже ощупывает его, как неодушевленный предмет. Исроэл-Авигдор приносит маленькую книжечку. Ребе листает ее трясущимися руками. От волнения он не может найти нужное место. У восьмидесятой страницы загнут уголок. Ребе охватывает слабость. Комната кружится перед его глазами. Исроэл-Авигдор подводит его к креслу и помогает сесть.

151

Средневековый каббалистический трактат.

— Ты можешь доказать моей дочери Серл, что ты ее муж? — спрашивает ребе. — Назвать признаки, которые могут знать только муж и жена?

— Да, — отвечает чужак.

— Исроэл-Авигдор, — произносит ребе внезапно окрепшим голосом, — позови Сереле. Ничего ей не говори.

Приходит перепуганная Сереле, ее руки сложены на груди. На голове серый платок. Она растолстела. Чужак сбрасывает с плеч мешок, уставившись на нее большими черными глазами. Она опускает глаза долу.

— Серл, — говорит ребе, — подойди поближе и посмотри на этого человека.

Та повинуется приказу отца.

— Ты знаешь его?

Серл пронизывает непонятный ужас. Она чувствует слабость в ногах, однако держится прямо.

— Нет, — говорит она, едва взглянув на незнакомого оборванного мужчину.

— А ты, гость, узнаешь ее? — спрашивает ребе.

— Да, — отвечает тот спокойно и решительно. — Это Серл, моя жена.

Сереле ощущает в коленях такую нетвердость, как будто в них что-то развинтилось. Она пытается подойти к скамье и сесть, но не успевает и падает. Исроэл-Авигдор хочет побежать за женщинами. Чужак останавливает его движением руки. Он вынимает из мешка флягу с водой и приводит Серл в чувство. Она открывает глаза. Он поднимает ее с пола, держа за руку, и подводит к скамье. От незнакомой мужской руки исходит тепло и сила, и Серл послушно садится.

— Ты уже пришла в себя? — спрашивает ребе.

— Да, — слабым голосом отвечает она.

— Серл, — говорит ребе, — гость утверждает, будто он твой муж, Нохемче. Приглядись к нему хорошенько и скажи, узнаешь ли ты его?

Она смотрит на пришельца — запыленного, обросшего человека, смотрит на его черную как смоль бороду, на смуглое и в то же время бледное лицо с резкими чертами, на жилистые, крепкие руки и ноги, что торчат из рваных одежек, на большие черные глаза — и ее сердце трепещет, хочет выпрыгнуть из груди. Краска заливает ее лицо.

— Я не знаю, — отвечает она.

— Его трудно узнать, — говорит ребе. — Когда он ушел, то был еще без бороды, а теперь у него большая борода, он стал вдвое старше.

— Да, — вздыхает Серл. — Уже пятнадцать лет прошло.

— Гость, — говорит ребе, — чем ты можешь доказать моей дочери, что ты ее муж?

— Я постился два дня перед тем, как уйти.

— Да, — говорит Серл и бледнеет.

— И в день ухода я даже вечером отказался от еды.

— Да, — говорит Серл.

Чужак поворачивается к Сереле и обращается к ней. Он называет ее на «ты».

— Ты думала, что я болен, — продолжает он, — собиралась позвать доктора.

— Да, — отвечает она, — я велела вам лечь в постель.

Серл называет его на «вы».

— Я не хотел ложиться, — говорит он, — хотел заняться учебой. Я поднялся на второй этаж, в свою учебную комнату.

— И так и не вернулся, — вздыхает она.

Ребе снова поднимается с места, подходит к Сереле.

— Ты все это помнишь? — спрашивает он.

— Да, помню, — говорит она. — Я даже помню, что в тот день готовили на обед. Кашу с молоком. Тогда ведь случилось несчастье, не будь нынче помянуто, с Малкеле, да покоится она с миром, и ее ребенком. Поэтому ничего мясного не готовили.

— Гм, — бурчит ребе.

— Я пошла наверх, в учебную комнату, и принесла Нохемче стакан молока и коржик, он же целый день ничего не ел. Но его там не было. Только книга лежала. Открытая.

— Псалмы, — говорит чужак.

— Да, — говорит Сереле. — Псалмы.

Она умолкает, задумавшись, потом грустно добавляет:

— Молоко так и осталось стоять на столе.

Она произносит это с такой печалью, будто ей до сих пор жалко того стакана молока.

— Приглядись к нему еще раз, Серл, — говорит ребе, — будь очень внимательна. Скажи, ты узнаешь его?

Серл подходит совсем близко к чужаку, как велит ей отец. Она пристально разглядывает его высокую костлявую фигуру, черные как смоль глаза и бороду. От него веет дорогой, пылью, силой и теплом. Жаркая дрожь пробегает по всему ее телу.

— Да, — твердо отвечает она, сама поверив в то, что говорит, — да, да.

Ребе поднимает мохнатые брови.

— Серл, — спрашивает он, — быть может, ты знаешь и другие приметы? Не стыдись. Быть может, есть какие-то знаки на его теле?

Она опускает глаза и молчит.

— Дочь, — говорит ребе, — ты соломенная вдова. Говори!

— Да, — отвечает Серл, — у него на боку шрам, след от операции, которую ему делали в детстве.

Она осекается, краснеет, потом говорит:

— И еще у него две родинки на спине, рядышком.

— Исроэл-Авигдор! — зовет ребе. — Ступай с гостем в микву и осмотри его. А ты, Серл, сядь на скамью.

Исроэл-Авигдор и чужак выходят через боковую дверь, ведущую к микве.

Серл подходит к мешку чужака, берет его в руки. Нежно касается пыльной залатанной ткани. Каждая неровность, каждая шероховатость волнует ее кровь. Она ласкает мешок. Ребе, нахмурившись, глазеет по сторонам и молчит. Вскоре возвращается Исроэл-Авигдор с гостем.

— Ребе, — с жаром говорит он, — все так, как сказала Сереле. Я осмотрел реб Нохема с ног до головы.

Ребе встает. Его обычно хмурое стариковское лицо сияет. Зеленоватые, как мох, космы трясутся.

— Поздравляю! — говорит он.

Затем подходит к дочери и тихо добавляет:

— Веди себя как подобает еврейской женщине. Я скажу Исроэл-Авигдору, когда надо будет затопить баню…

Полное лицо Сереле пылает. Она стесняется поднять глаза.

Ребе велит Исроэлу-Авигдору заказать для гостя новый, приличный наряд. Сереле, хочет вмешаться, сказать, что все вещи Нохемче до сих пор висят в шкафу в том же виде, в каком он их оставил; что она, Сереле, берегла их все это время, посыпала нафталином, чтобы моль не съела, и, если только они не стали ему малы и тесны, он может их надеть. Но она стесняется заговорить, не может даже вымолвить двух слов, тех самых, что стоят у нее в горле вот уже пятнадцать лет: «Почему, Нохемче?»

Ее глаза, опущенные долу, видят лишь пыльные истоптанные башмаки чужака. Она еле слышно бормочет смуглому чернобородому гостю:

— Может, поешь чего-нибудь?

Впервые после разлуки она обращается к нему на «ты».

Глава 22

Весть о том, что Нохемче, зять ребе, вернулся в Нешаву, разлетелась по всем городам и местечкам по обе стороны границы. Хасиды пили водку, закусывали коврижкой и поздравляли друг друга.

К субботе все почтенные хозяйки Нешавы накупили лучшего изюма и корицы, каждая испекла жирный кугл [152] и отправила Сереле, дочери ребе.

152

Традиционное еврейское блюдо, вид запеканки.