Йоше-телок

Тот молчал.

— Йоше! — предупредил его даен, — если ты сознаешься, суд просто наложит на тебя покаяние и, даст Бог, поженит вас с дочерью Куне. Община даже соберет немного денег, чтобы ты смог открыть торговлю и зарабатывать на пропитание жене. Ты покаешься, получишь прощение и даже через сто двадцать лет займешь место шамеса. Быть может, ты станешь могильщиком. Если же будешь упорствовать, тебя свяжут и высекут у всех на глазах во дворе синагоги.

Йоше молчал.

Реб Шахне погрозил ему волосатым пальцем — длинным, тонким пальцем, которым он пробовал ножи городских резников и для этого отрастил огромный ноготь.

— Не думай, наглец, что мы с тобой тут шутки шутим! Мы отдадим тебя гоям, они свяжут тебя, закуют в цепи и сошлют в Сибирь. Греховодников сам Бог велел отдавать гоям.

Йоше молчал.

Реб Шахне прибегнул к последнему средству:

— Йоше, тебя отдадут в солдаты!

Но и на это Йоше ничего не ответил.

Усталый даен уселся на стул.

— Люди, — сказал реб Шахне, — он меня утомил. Дайте мне немного прийти в себя.

Авиш-мясник начал тяжело сопеть. В горле у него клокотало, как у разъяренного пса, которого удерживает хозяин.

— Ребе, дорогой, — упрашивал он, — отдайте его мне, уж я из него выбью правду.

Люди были заодно с Авишем. Они хотели крови, крови виновника, навлекшего несчастье на город.

— В порошок его сотрем! — гремели мужские голоса.

— За наших птенчиков! — присоединялись к ним визгливые женские голоса по ту стороны двери.

Но раввин не позволил им.

— Куне, — сказал он шамесу, — приведи свою дочь. Может быть, она что-нибудь скажет в лицо обвиняемому.

Реб Мейерл сам не особо верил, что сможет чего-то добиться от полунемой девушки. Он уже достаточно с ней намучился в начале, когда ее привели. Собравшиеся тоже не ожидали ничего услышать.

— Нашел с кем говорить! — бормотали они друг другу.

Но все вышло совсем иначе. Дочь Куне было не узнать. Если прежде Цивья ничего не желала отвечать и только таращилась застывшим взглядом, то теперь она делала все, что говорил ей отец. Ей было довольно одного его взгляда.

— Пойдем, Цивья, — спокойно, но твердо сказал он, — тебя зовет раввин.

Цивья, держась за краешек отцовского рукава, подошла к столу.

— Прикрой волосы, — наставительно сказал отец, — нельзя стоять перед раввином в таком виде.

Она натянула повыше сползшую шаль.

— Цивья, раввин хочет задать тебе вопрос, — продолжал наставлять отец, — его бояться не надо. Раввин, чтоб он был здоров, тебя не обидит. Ты должна ему отвечать, слышишь, Цивья?

— Угу… отвечать… — повторила она и закивала головой.

Поначалу раввин расспрашивал ее, как ребенка.

— Скажи, — обратился он к девушке, показывая пальцем на Йоше, — ты знаешь этого человека?

— Хи-хи, — засмеялась она, — да…

— Как его зовут?

— Йоше-телок, — сказала девушка так весело, как будто с ней ничего не произошло.

— Нельзя так называть человека, — поправил ее раввин, — его зовут Йоше.

— Хи-хи, Йоше, — повторила она.

Раввин просиял.

— Она разговаривает как разумный человек, — сказал он обоим судьям.

Теперь он перешел к более трудным вопросам.

— Скажи-ка, — реб Мейерл заколебался, не зная, как ее назвать: он никогда не обращался к женщинам по имени, — этот юноша, Йоше, когда-нибудь оставался с тобой наедине?

Девушка захихикала, но отец сердито взглянул на нее.

— Цивья, не смейся! — приказал он. — Раввин спрашивает, оставался ли Йоше с тобой наедине. Он ведь оставался, когда я посреди ночи уходил к покойнику.

— Да, оставался, — повторила девушка.

— Он с тобой любезничал? — осведомился реб Мейерл.

Девушка не поняла. Она заткнула рот концом шали, чтобы не засмеяться. Раввин стал искать другое слово, чтобы выразить свою мысль.

— Я имею в виду, — сказал он, — он позволял себе вольности? Брал тебя за руку? Говорил ласковые слова? Обещал жениться?

Девушка прыснула. Как тогда, в начале зимы, на печи в доме шамеса, она стала придвигаться к Йоше. Она прижималась к нему пышной грудью, которая теперь стала вдвое больше, и хихикала.

— Хи-хи-хи, эй ты, Йоше… жених… Цивьи… хи-хи-хи.

Комната загудела, словно улей, когда из него достают мед.

— Ай, ай, — вскрикивали люди, — ты слышал?..

Всем все стало ясно, даже реб Мейерлу.

Он лишь хотел услышать главное, хотя уже не сомневался в том, что случилось на самом деле.

— Дочь Куне, — он вдруг обратился к ней по имени отца, как к почтенной женщине, — произошло ли между вами то, что пристало мужу и жене? Скажи суду.

Девушка не поняла.

Реб Мейерл нашел другое слово:

— У вас было соитие?

Девушка не поняла.

Реб Мейерл, очень сконфуженный, несколько раз снял и надел свою облезлую шляпу, ища слово, которое девушка поняла бы. Он покраснел. По его старым костям растекся жар, и от великого замешательства реб Мейерл сказал самыми простыми словами, как в Торе.

— Он лежал с тобой? — спросил раввин.

— Хи-хи-хи! — залилась девушка.

Но Куне-шамес стукнул по столу.

— Цивья! — окликнул он ее голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

И смех ее резко оборвался.

— Хи-хи, он спал, — сказала она, — Йоше-телок меня спал… хи-хи, на печке…

В комнате поднялся оглушительный галдеж. Сколько реб Шахне ни стучал по столу, все было без толку. Снова послышался возглас Авиша-мясника:

— Вот так телок! Это же бык, не будь я еврей…

Собравшиеся снова хотели избить Йоше, и снова реб Мейерл не позволил им.

— Люди! — воскликнул он. — Идите себе спокойно по домам! Теперь суд, с помощью Всевышнего, все сделает сам и сообщит городу свое решение.

Но никому не хотелось уходить. Больше всех упирался Авиш.

— Ребе! — суетился он. — Я забьюсь в уголок, сяду за печкой, меня даже не видно будет…

Но раввин не позволил ему остаться. Даже Куне-шамесу он велел идти домой вместе с дочерью. Люди, недовольные приказом, покинули комнату суда.