Юбер аллес (бета-версия)

– Вот в этом ты сильно ошибаешься, - серьёзно сказал Эберлинг.
– У них с бухгалтерией не так уж плохо. Но давай всё-таки поторопимся, что-ли. Я и в самом деле хочу есть.

Через десять минут друзья уже шли по заснеженному Арбату. Сырой ветер приутих, и мерно падающий снег в свете фонарей даже казался красивым.

Торговцы потихоньку сворачивались, укладывали и перекладывали товар, уже не надеясь на скорый барыш. Давешняя девка в шинели продолжала стоять на своём посту: видимо, дневная выручка её не устроила.

Неожиданно из тёмного проулка выкатился непонятного вида господин в огромной лисьей шубе и шапке из того же меха. Он как-то очень быстро пронёсся мимо Фридриха, задев его плечом (Власов брезгливо отшатнулся), подвалил к девке и навис над ней, что-то гундя - тихо, зло, неразборчиво. Девка отлаивалась простуженным высоким голосом. Власов прислушался, но понять ничего не смог.

– Вот, кстати, колоритный типаж...
– протянул Эберлинг.
– Ночная жизнь. Точнее, предпринимательство. Этот, в шубе - хозяин балаганчика.

– Так, значит, это он торгует серпом и молотом, - протянул Фридрих.
– А местная полиция, я так понимаю, в доле?

– Ох, ты опять со своей бескомпромиссностью, - вздохнул Хайнц.
– Понимаешь... тут всё очень сложно.

– Мне приходилось слышать эти слова много раз. Как правило, они прикрывали какое-нибудь очень простое обстоятельство, о котором не хочется говорить вслух.

– Ну ты сам понимаешь - нельзя ведь всегда и во всём действовать согласно уставу и партийной программе, - Эберлинг повёл плечом, - есть же и реальная жизнь. Вот, например, этот, в шубе... Я ведь интересовался этой ситуацией. Знаешь, что сказали безопасники? Он - платный осведомитель. Полиция закрывает глаза на то, что он приторговывает серпом и молотом, а он сдаёт им наркодилеров. Принцип меньшего зла.

Мужик в шубе ударил девку по лицу. Та завопила в голос, потом попыталась заплакать. Получилось громко, но неубедительно.

– Я не уверен, что серп и молот - "меньшее зло", - холодно сказал Власов.
– Во всяком случае, мой отец был иного мнения.

– Ну будь же ты реалистом! Сейчас другие времена. Коммунизм как таковой непопулярен. Оставим в стороне Петербургский процесс. Но китайцы сделали всё, чтобы от этой идеи остались рожки да ножки.

– Ты мне вроде что-то хотел сказать насчёт бухгалтерии?
– припомнил Фридрих.

– Потом, потом... Пойдём.

Через несколько минут друзья дошли до освещённого фасада, над которым горела надпись "Калачи" с двумя рыжими неоновыми блямбами по бокам.

Присмотревшись, Фридрих сообразил, что эти штуки изображают какие-то хлебобулочные изделия - судя по форме, кренделя. Из чего Власов сделал закономерный вывод, что заведение принадлежит русским или юде: хозяин-дойч, прежде чем использовать в названии своего дела непонятное слово, хотя бы заглянул бы в энциклопедию.

Внутри оказалось тесновато, зато тепло. Свет давали круглые лампы, свисающие с потолока на витых металлических хоботках. Возле гардероба стояли две девушки в свитерках и синих американских брючках. Пожилой портье, кряхтя, пытался пристроить на высокий крючок меховую шапку, ещё искрящуюся крохотными капельками воды от подтаявших снежинок.

Хайнц небрежно перекинул через барьер свой длинный серый плащ, и пошёл прямо в зал. Видимо, его тут хорошо знали. Власов с удовольствием освободился от куртки и отдал её гардеробщику, получив в обмен тяжёлый деревянный жетон с выжженными цифрами "67". После этого он направился было в зал, но потом решил, что не худо бы сперва зайти в мужскую комнату: неприятное чувство внизу живота давало о себе знать. Туалет был выложен ярко-красной плиткой тревожного оттенка - за исключением чёрного пола и столь же чёрного потолка. Власов понимающе усмехнулся: сочетание цветов настраивало на совершенно определённый лад - быстренько сделать свои дела и поскорее уйти. Фридрих, впрочем, и не собирался задерживаться.

Сначала он пошёл к блестящей никелированной раковине, тщательно вымыл руки и лицо. Достал из настенной коробки бумажное полотенце, аккуратно вытер ладони насухо. Потом посмотрелся в зеркало.

В принципе, Фридриху нравилась его внешность. Приличный рост, длинное и узкое лицо - типичный нордический тип, никакой тебе азиатской низкорослости и круглоликости, столь портящей порой носителей русских генов. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и губы он бы предпочел потоньше... хотя это уже мелочи. Но сейчас из зеркала на него глядел исподлобья хмурый господин средних лет с нездорово-бледной кожей - возможно, виной тому было освещение - и глубоко залегшими тенями под глазами. Портрет завершали короткие чёрные волосы и того же цвета щетина: увы, за весь этот день он так и не выкроил момента, чтобы побриться, принять душ и привести себя в порядок. А следовало бы - если уж штурм унд дранг не дал никаких результатов... Впрочем, у него есть добыча: кассета из сейфа. Правда, ещё неизвестно, какова её ценность.

Он прислушался к собственным ощущениям. Интуиция глухо молчала. Власов вздохнул и направился к кабинкам.

Уже застёгивая брюки, он вдруг услышал, как из соседней кабинки вдруг раздалось: "Здорово, Курц! Как ты жив, старик?" Фридрих сообразил, что кто-то разговаривает по целленхёреру, но невольно прислушался.

"Что ты говоришь? Счёт-фактура?... У кого там вторая подпись? Что? Не слышу! Этот урод, Ханс? Ну что ты от него хочешь, типичная немчура" - слово было произнесено с явным отвращением. "В общем, пусть всё подписывает и едет. Едет пусть, говорю! В Цюрих этот грёбаный, чтоб его..." - дальше пошёл какой-то совершенно невразумительный разговор о финансовых операциях, перемежающийся бранью.

Власов быстро сполоснул руки и вышел.

В общем зале было не протолкнуться. За всеми столиками сидели посетители - судя по непринуждённому виду, в основном местные завсегдатаи. Ловко сновали официантки в красных фартучках, разнося тарелки с жареным мясом и батареи пивных кружек. Грохотала непонятного происхождения музыка, напоминающая своей беспородностью уличную шавку: слышно было только ритмично повторяющееся "дщ! дщ! дщ!", местами скрашенное незатейливой мелодией. В середине за сдвинутыми столами сидела и шумела большая компания уже подвыпивших мужиков.

Хайнц поджидал друга у стойки - он ловко устроился на высоком табурете с крохотным сиденьем. Перед ним уже красовалась литровая кружка-"башня". Бармен ловко срезал специальным ножиком белую шапку пены, грозно вздымающуюся над блестящим стеклом и готовую в любой момент обрушиться и растечься по стенкам кружки.

– Тут сегодня плотно, - извиняющимся тоном сказал Эберлинг.
– Ну да ничего, сейчас нам всё устроят. Точно не хочешь пива?

– Ты прекрасно знаешь моё отношение к алкоголю, - Власов покосился на барную стойку, которую украшали ряды бутылок, в основном с английскими и французскими этикетками, - и уж тем более к импортному. Я не понимаю, зачем поддерживать своими деньгами американскую пищевую промышленность. А точнее - военную.

Хайнц поднял бровь.

– Ну, знаешь ли... Это у тебя уже паранойя.

– Производство отравляющих веществ обычно относят именно к этой категории, - пояснил Фридрих.

– Тьфу! Это же надо так выразиться... Просто ты не понимаешь, чем отличается шнапс или водка от ирландского whisky хорошей выдержки... Что делать: мы производим лучшие в мире самолёты и автомобили, но в области bukhla Америка впереди.

Власов подумал, что Эберлингу следует ещё поработать над произношением. Русское слово "бухло" в его исполнении звучало как "букло".